Записывайте, записывайте, полковник! Через месяц я вернусь сюда, посмотрим, что вы сумеете предложить…
Через два месяца, в марте, Канарис, будучи вновь в Риге, утвердил план «Нарцисс», правда, пока без реальных исполнителей главных ролей, которых еще предстояло найти.
…Ольга шла по улице походкой чуть усталого и не освободившегося еще из-под влияния рабочего дня человека, также как шагали с ней рядом с фабрики десятки людей. Была глубокая осень, середина октября, и все так непохоже на это время года в России. Как обычно, в такую пору здесь донимала влажность — этот непременный антураж морского побережья. Она заставляла дрожать больше, чем суровый снежный морозец. Прошедшие полгода Ольга вела тихий, незаметный образ жизни: дом, работа и наоборот. После тюрьмы и всего пережитого требовалось уйти в тень, отсидеться, приучить наблюдавших за ней к ее обычному распорядку, а в том, что они должны были находиться рядом, она не сомневалась. Ей надо было вжиться в незнакомую среду, найти полезных друзей. И надо: было подыскать другую работу, с более свободным; режимом дня и с меньшим людским окружением. На фабрике не поговоришь с чужим человеком, его туда попросту не пустят, от станка не оторвешься, раньше положенного часа не уйдешь. Сейчас она шла на встречу с Кириллычем, на ту самую злополучную улицу Аусекля, на которую ее так внезапно в июле, можно сказать, вытолкнул Густав. Он же снабдил ее этим адресом, объяснив, что там живет та самая Тамара, в квартире которой можно спокойно поговорить с Кириллычем и хорошенько познакомиться с самой хозяйкой.
Войдя со стороны порта и Даугавы около так называемого Царского парка, Ольга проверилась на пустынной площади последний раз и вышла на нужную улицу. Никто за ней не шел. Она неторопливо подошла к дому 10/12, поднялась по лестнице и позвонила в квартиру № 17. Ей открыла Тамара.
Ольга увидела ее второй раз. Первый — мельком, они встретились у ворот порта, когда Густав проводил ее к Кириллычу, несшему охрану пленных, а от того отошла «та самая», как выяснилось, Тамара. Теперь все стало на свои места, как понимала ситуацию Ольга.
— Снимайте пальто, заходите, — приветливо пригласила Тамара.
Ольга вошла. Поздоровались. Обезоруживающе улыбнувшись, Кириллыч сказал:
— Располагайтесь, будем знакомиться, а то прошлый раз, когда Густав вас ко мне повел и вы увидели меня с оружием, что-то в вас дрогнуло, в лице изменились даже.
— Я не ожидала такой встречи. Густав все твердил — пленный, пленный, а тут, на тебе — охранник. Я их боюсь, охранников.
— Да, Густав рассказал, что тебе пришлось пережить. Страшное дело, — произнесла Тамара задумчиво и слегка дотронулась до волос Ольги, передавая этим жестом свое сочувствие.
Ольга поблагодарила взглядом и уже освоившись спросила:
— Скажите, а что на вас за форма, первый раз такую встречаю.
— Это одеяние, как нас нарекли, «Украинского национального батальона», мундиры будто бы остались от австрийской армии, нафталином отдают точно, — Кириллыч опять улыбнулся, теперь уже извиняюще, затем объяснил: — Надо же было выбираться как-то из этого паршивого лагеря. Немцы создали батальон в апреле этого года…
— А зачем он им нужен? — спросила Ольга.
— По идее для того, чтобы выделить нужных им людей из массы пленных, расслоить, разделить и заставить одних стать надсмотрщиками за другими. Одним словом — полицаями. Но ни в каких акциях мы не участвуем, — поспешно добавил он.
— Вы понимаете, вначале выпустили из лагеря красноармейцев-латышей, дескать местных, их большевики оболванили. В апреле — украинцев, кто хочет идти в батальон. Мы даем самостоятельность Украине от русского порабощения, как дали Латвии. Понимаете? Русских они хотят изолировать, а потом и для них что-нибудь придумают. Но какой я украинец? Мать моя с Украины, мозги я им запудрил и вылез из этой ямы. А что делать?
— Другие, выходит, остались в яме, — задумчиво сказала Ольга.
— Да, остались, им надо помогать всем, чем можно, — он испытывающе посмотрел на обеих женщин. — Вы, сидя в тюрьме, тоже стремились из нее хоть выскочить, хоть выползти. Так?
Ольга кивнула.
— Все мы в плену, каждый по-своему. Земля — наша, квартира — моя, а кругом все чужое, все им принадлежит, — подала голос Тамара.
Ольга опять кивнула, вздохнула и улыбнулась. Мысленно она благодарила Густава за то, что свел ее с хорошими людьми.
— У нас много хороших ребят. Я тебя, — перешел на ты Кириллыч, — с ними познакомлю. Рагозин Иван, Зинченко Федя, Серега-минер, Шелест Петя, Мартыненко Леша, у него свадьба намечается, Соломатин, тот еще в лагере сидит… — Кириллыч по своей доброте был готов и дальше перечислять своих друзей. Ольга засмеялась:
— Хватит, хватит! И кто же командует вашим батальоном? — задала она свой первый, пожалуй, разведывательный вопрос после заброски во вражеский тыл.
— Незабываемая фигура, — рассмеялся Кириллыч, — капитан по фамилии Хендрих и по имени Чарлз…
— Чем он так примечателен? — поинтересовалась Ольга.
— Филон — каких мало. Лавочник. Он из Гамбурга. Они в основном все из Гамбурга…
— Кто они? — не поняла Ольга.
— Руководство лагеря. Комендант Зульцбергер, начальник отделения абвера капитан Вагнер, наш принц Чарлз, как мы его зовем, и другие паразиты. Понимаете, они формировали лагерь, как мы поняли, еще до войны, в Гамбурге. У них все продумано. Все они друг друга знают, жили на соседних улицах. Торгаши великие, и здесь одной компанией держатся.
— Собирали клетки в своем Гамбурге, куда нас посадить, — отрезала Ольга.
— Вот-вот, — бросила Тамара и затем зло добавила: — Их самих бы посадить в эти клетки, пусть попрыгают. Пойду, чай приготовлю.
— Скажи, Кириллыч, разве в лагере абвер тоже есть?
— Ого! Ты уловила это слово, вот как… — протянул он и уважительно посмотрел на Ольгу. — Мы-то пока узнали, что к чему, — пуд соли съели. Хорошо, старик Дьяконов у нас есть, он знает немецкий, разбирается в их службах, его они на поворотах обойти не могут, хотя и пытаются.
— А кто он?
— Военврач первого ранга. Его у нас зовут «из лап смерти выводящий». Большой ум, великий человек. Не доходит, почему? Об этой мышеловке-плене никто не думал. И вдруг она раз и захлопнулась. Для меня на двадцатый день войны, в июле, под Ленинградом. Я израненный, контуженный и в плену. Сам врач, а ничем себе помочь не могу. И таких нас сотни, тысячи. Ко всему нас готовили: к подвигам, к стройкам, к походам на Север, к автопробегам по Средней Азии, а тут, на тебе — плен, фашисты, овчарки, тиф, смерть. Ужас! Дьяконов нас спас. Он из стада, каким мы оказались, заставил вернуться к людскому обличью. Дошло? — она кивнула, спросила: «Он партийный?»
— Ты, как Вагнер, — засмеялся Кириллыч. — Тот все выясняет. Ольга, об этом здесь не спрашивают. Комиссаров и большевиков съедают первыми. Я же тебя не спрашиваю, где ты узнала название службы Вагнера. Люди здесь ценятся по делам, а не по словам, и тем более вопросам, — Кириллыч стал серьезным.
— Извини, я не хотела любопытствовать, но просто узнать о надежном человеке. Это так редко здесь встречаешь. Густав очень рекомендовал с тобой и с Тамарой поближе сойтись.
— Все правильно, — подала голос из кухни Тамара. — Ваш Вагнер, этот худой, рыжий, в очках, да? И еще переводчик, такой толстый? Они ходят в один из домов в начале нашей улицы, — и она внесла чай. — Здесь их, военных, вообще полно.
Глаза Ольги ожили, заблестели. Наконец она стала слышать что-то близкое к так подробно разработанному заданию, которое не удалось выполнить.
— Слушай, Тамара, что с нашим вопросом? — подал голос Кириллыч.
— К кому вести? Ой, не знаю. Надо узнавать, ничегошеньки я еще не сделала. Это мы о пленных. Ребята бегут по одному, по два, надо их поселять на квартирах, где им можно тайком пожить, — пояснила
