профессионал, как Шварцман, мог легко разгадать всю игру.
Теперь важны были даже не столько действия самого двойника Осинского, сколько окружавших его людей. Если Ястреб почувствует какую-то небрежность, какой-то просчет в действиях охраны, он моментально все поймет, сумев просчитать варианты. А скрывать от личных охранников Осинского сам факт его подмены практически невозможно. Тем более что об этом уже знали Хуан и Мартин.
Дронго помнил, как однажды в Москве имел дело с другим человеком, подставленным ему вместо реально существовавшего лица. Это была женщина, о существовании которой он знал, но которую никогда не видел, не был знаком и не мог точно ее идентифицировать. Она не была двойником в прямом смысле этого слова. Просто заменяла собой другого человека. Но здесь, в Париже, рядом с ним должен был действовать двойник всемирно известного композитора. И это было фактором, отныне усложнявшим все их действия. Хотя, с другой стороны, он понимал, почему Якобсон пошел на этот невероятный шаг. Он все- таки не очень верил в свою собственную охрану и даже в такого специалиста, как Дронго.
Теперь, имея за спиной ненастоящего Осинского, Якобсон мог рисковать, пытаясь привлечь внимание Ястреба и наконец выйти на него.
После ужина Дронго снова отправился к портье, вновь попросил разрешения воспользоваться компьютером отеля. Получив согласие, он вышел через сеть Интернет на Интерпол. Очевидно, все нужные данные он получил, так как довольно быстро поднялся к себе в номер, чтобы подготовиться к завтрашнему переезду в Брюссель.
Уже ближе к полуночи в дверь осторожно постучали. Он насторожился. Горничные уже успели побывать в его номере, приготовив постель и оставив привычную карточку с сообщением о завтрашней погоде. Вспомнив, что он не вернул оружие Брету, Дронго достал пистолет, осторожно подошел к двери, так, чтобы не оказаться прямо против дверного глазка. Стоявший за дверью вполне мог расстрелять его, даже находясь в коридоре.
– Кто там? – спросил он.
– Это я, – услышал он голос Барбары.
Спрятав оружие, он открыл дверь.
Барбара была в голубом платье, которое он еще не видел. Она успела переодеться после ужина и даже изменить прическу, снова собрав и уложив волосы. Женщина выглядела привычно элегантно и красиво. Он обратил внимание на ее обувь. Кажется, она начинает изменять американским модельерам, подумал Дронго. Туфли были с инициалами Карла Лагерфельда, возглавлявшего всемирно известную фирму «Шанель». Впрочем, все правильно, подумал он, посторонившись и пропуская ее в номер. В отеле «Ритц» просто нельзя носить другой обуви. Этот отель известен в первую очередь благодаря двум людям – Коко Шанель и Эрнесту Хемингуэю.
Барбара прошла в комнату. Он вошел следом за ней, незаметно убрав пистолет в шкаф.
– Я хочу с вами поговорить, – сказала Барбара, обернувшись к нему.
Он подвинул ей стул, подождал, пока она сядет, и лишь потом сел в кресло. Она молча смотрела на него. Потом спросила:
– Вас не удивил сегодняшний двойник?
– Какой ответ вы хотите от меня услышать? – спросил он.
– У вас есть разные варианты?
– Да. По обычной логике я должен был удивиться. Но я не удивлен. Я предполагал нечто подобное.
– Можно спросить, почему?
– Все связанное с Осинским и со мной, что происходит в последние дни, показывает, что нашему другу Якобсону очень нужен Ястреб. Он нужен так сильно, что ему даже стало изменять чувство меры. Если здесь нет самого Осинского, то что я тогда здесь делаю?
– Вы хотите сказать, что вас используют как приманку?
– Разумеется. И меня, и этого двойника. Якобсону нужен только один человек – Ястреб. Вернее, даже не он, а те, кто стоит за его спиной. Он так нужен Фонду нашего менеджера, что ради этого они готовы подставить под пули всю нашу компанию: меня, вас, троих охранников, этого двойника и даже, как ни странно, себя. Значит, для Фонда важнее всего узнать, кто именно нанял Ястреба и почему.
– Для вас тоже, – вдруг сказала Барбара.
– Что вы имеете в виду?
– Я видела вчера, куда вы поднялись. Я не люблю пользоваться лифтом и поднималась к себе на третий этаж, как обычно, по лестнице. И видела вас. Потом я видела, в какой именно номер вы пошли. Они уехали сегодня утром. Вы пробыли в их номере слишком долго. Я все время вам звонила.
Он молчал.
– Кто вы? – спросила Барбара.
– Во всяком случае, не убийца Осинского, это точно, – усмехнулся Дронго. – В этом деле слишком много секретов, Барбара. И лучше не пытаться их вызнать. Порой они кажутся слишком сложными даже для меня.
– Я боюсь за Джорджа, – призналась женщина, – он слишком доверчив.
– Вы его любите?
– Скорее жалею. Хотя по-своему, наверное, и люблю. Он талантливый человек, но не от мира сего.
– Вы знаете что-нибудь об этом Фонде, который представляет Якобсон?
– Ничего. Я даже не знаю, почему я отвечаю на ваши вопросы. Я ведь пришла задать вам свои.
– Тогда почему вы отвечаете на мои вопросы? – спросил он.
– Вы мне нравитесь, – спокойно сказала женщина, – в вас есть нечто, отличное от всех остальных. Какое-то непонятное свойство вашего характера. Или это такой своеобразный ум?
Он поднялся. Она встала со стула. Он сделал два шага к ней.
– Кажется, у нас одинаковые свойства характера, – пробормотал Дронго, – очевидно, это воздух. Парижский воздух. Он заставляет людей совершать безумства.
– Да, – согласилась она, глядя ему в глаза.
Он наклонился.
– Никогда не думал, что буду отбивать любимую женщину у своего клиента, – прошептал Дронго.
– Никогда не думала, что могу влюбиться в обычного телохранителя, – ответила она ему в тон.
Поцелуй был долгим и приятным. Так обычно целуются уже зрелые люди, миновавшие пик своей юношеской страсти, но сохранившие в душе чувство нового. Вместе с обретением опыта это делает сорокалетний возраст особенно удивительным и загадочным возрастом для любви и секса.
Уже в постели он понял, почему именно к Барбаре тянулся Осинский. Она была ведомой и ведущей одновременно. Она была уступчива и ненасытна, покорна и отважна, какими могут быть только зрелые женщины, успевшие почувствовать все могущество Эроса. Движениями рук, ног, тела она умела создавать ту гамму ощущений, из которых складывался весь процесс наслаждения.
Даже в позициях, где от нее требовалась некая статичность, она умудрялась вносить какое-то оживление неожиданными действиями, зачастую импровизированными и потому столь сладостными для партнера.
Может, высшее наслаждение – это именно наслаждение сорокалетних, когда необходимый опыт уже наработан, а нужное количество сил и энергии еще не растрачено. И если существует секс-пир, то он в полной мере может быть отнесен к эросу сорокалетних. Когда мудрость торжествует над нетерпением, выдержка над торопливостью, а желание доставить удовольствие партнеру становится главной целью интимного общения.
Оба партнера ясно сознавали, что это не любовь. Это не то всепоглощающее чувство, когда сама техника секса не столь важна, а лишь прикосновение к любимому человеку вызывает невероятный восторг, обостряя все чувства. И даже дыхание любимого в этих случаях обладает каким-то завораживающим действием, когда ясно сознаешь, что исходящее из этого тела тепло сливается с твоей энергией, создавая вокруг особое, неповторимое поле. В таких случаях происходит не столько слияние тел, сколько смешение ауры обоих партнеров, рождая из пары разнополых партнеров невероятную по своей внутренней энергетике пару.
