Встал Натан, высок и плотен: - Если партия не против, я бы съездил за границу, где коктейли и девицы. Чтобы связи нам расширить, буду пить и дебоширить. А по Франции, как мушки, сонно бродят потаскушки, и летят, как комары, сутенёры и воры. Знак любви и знак доверия, даст мне деньги бухгалтерия, где сидит Иван-царевич, а по матери - Гуревич. Шевелит Совет усами: бардаками славен запад, соберём налоги сами, отдыхай, наш вождь и папа. Пусть летит! Лететь не ехать! Нарастает шум и гам, рикошетом плещет эхо по окрестным берегам. Мимо кромки океана самолёт везёт Натана, а внизу на площади сидит актёр на лошади...
* * *
Но проснулся в час рассвета Клары Цеткин дряхлый внук, непременный член Совета анархист Ефим Генук. Заглянул к жене в покои, стал чему-то рад, свой гормон легко настроил на бунтарский лад. Чёрным флагом развевая, вышел вон из дома...
* * *
Революция (любая) начинается с погрома. Бьют Трибунера и Пульта, горлопанов - трепачей, бьют Инфаркта и Инсульта (все болезни - от врачей). Балалайка бьёт Ноктюрна, рвёт Сольфеджию Гармонь, скачет уличная Урна, масло брызгая в огонь. И от часа к часу злее, словотренъем пламя вызвав, бьют самих себя евреи за несходство фанатизмов. Плачут идолы и бонзы, тьмой и страхом воздух скован. Конь заржал! Но голос бронзы был неверно истолкован. Хрустнул хряснутый хрусталь, лес о щепках плакал, закалялась наша сталь, выжигая Шлака.
* * *
Стук стаканов, звон бокалов, отпущенье арестантам, ночью жёны генералов дезертируют к сержантам. Разбегаются солдаты, ходят пить и ночевать, и темны военкоматы, стало некем воевать. В унитазе (дверь направо) тонет План Мероприятий, всё светлее быт и нравы, всё угрюмей обыватель. Щели трещин вдоль по стенам, ждут поливки баобабы, но разрушена система и не трудятся арабы. И с оглядкой, воровато говорят среди народа, что печалями чревата чересчурная свобода. Так что гул аэроплана всё желаннее и ближе...
