ветки. Сняли, а я опять туда. Так это… Мужики меня быстро вылечили — кулаком в лоб, значит. Ну, я и это, того — отключился. А на другой день так напоили, что чуть не помер. Вот же, мать…, лечить умели! Ага. А любил я свою жену. Крепко любил. Да, только пять лет прожили. Хорошо жили. Бедно, но счастливо. Потом, вот, с другими, как-то не так все выходило. Не получалось. Не любил, наверное. Только ее. Такая вот она жизнь — курва, сто колен ей под зад…
Свежий холмик. На нем еще земля не успела просохнуть. Только цветы повяли, обняли могилку своими стеблями, прильнули к ней. Много венков с траурными лентами. Запах водки, горелых свечей, и аромат духов — ночь тихая, безветренная, и он, словно вился из-под земли, тонкий, горько-сладкий аромат. Табличка:
Ряд ИГ
Место 337
Ерошенко Виктория Игоревна
(г.р. — г.с.: 1999–2020)
Обыкновенная дощечка, прибитая к вогнанному в песчаный грунт колышку, неаккуратно и в спешке подписанная растекшейся красной краской. И эта торопливость была символом разочарования и горя: быстро, почти мгновенно, сгорела целая жизнь, которая могла, может быть, стать целым народом, эпохой, а, возможно, и просто счастьем для других и для себя — кто знает?
— Вот, — сдавленно и часто сглатывая, произнес Игорь Борисович. — Вот наша Вика. Ее похоронили в том самом белом платье — ты должен его помнить. Положили с ней и твои письма.
Его голос мучительно и протяжно заскрипел, словно трогая ненастроенные струны горя, натянутые где-то в душе.
— Саша, Саша… Это страшно!
Все это время Александр молчал. Разум его зашатался между двумя верами, и что-то там, в мировоззрении, мироощущении, миропонятии дало трещину и стало выпирать вековыми корнями, но на страже, непреклонным и пока верным рыцарем стояла могучая воля, храня от безумия.
— Но это просто невозможно! — воскликнул он. — Это безумие! Я видел ее вчера…
Игорь Борисович развернулся, скользнул светом фонаря по покрытому лихорадочной испариной лицу Александра, протянул руку и сочувственно пожал дрожащее плечо своего спутника.
— О чем ты говоришь! Успокойся. Найдутся силы, и они помогут смириться с горем. Едем домой.
Он повел его за собой, медленно, ненавязчиво.
— Это трудно — я знаю. После известия я поначалу тоже отказывался верить в то, что Виорики больше нет, как и ты. Искал Вику по квартире, звал ее, ездил на дачу, к ней на работу. Я не верил даже после опознания — продолжал разыскивать.
Саша резко сбросил его руку со своего плеча и остановился:
— Повторяю, что я ее видел вчера. Виорику! Вы меня слышите? Не я ее искал, а она меня. Она встречала меня на вокзале в Львове. Мы были вместе всю ночь. Вы меня понимаете, нет? Ночь с вашей дочкой, в своей квартире! Я облил ей платье кофе, но она ушла…
Он кричал каждое слово с такой силой, что испуганно залаяли кладбищенские собаки. Он ненавидел стоящего перед ним человека. Ненавидел за то, что так тот вероломно заставил сомневаться в естественном и незыблемом, используя в качестве примера свою дочь и его, Сашину, любовь.
Александр развернулся и пошел, не разбирая дороги, лишь бы подальше от этого монстра в изорванной рубашке.
Игорь Борисович догнал его за кладбищем, остановил, взял за плечи, повернул к себе лицом:
— Послушай меня, сынок. Только две минуты.
Саша стал ждать, что сейчас, вот-вот, он услышит то, что заставит его волю расслабиться. Он был готов пойти на сделку с логикой: услышать об измене, об ошибке, о радении родителей о лучшем будущем для своего ребенка, о том, что любовь способна окрылить романтикой, но не материально — услышать все это и заставить себя забыть на весь этот страшный антураж, не давать себе никаких объяснений, и уйти, чтобы больше сюда не возвращаться ни мысленно, ни, тем более, географически.
— Саша, это страшная утрата, страшная потеря. — Игорь Борисович вдруг скривился, как от внезапной и сильной боли, и застонал. — Извини меня… Я пустой от горя и банальный: у меня нет слов, с помощью которых можно хоть что-то объяснить — пусто!.. Но поверь мне, пожалуйста, нет больше Виорики. Нет ее! Ты меня слышишь? Не мог ты ее видеть ни в Львове, ни где бы то ни было еще. То была другая женщина, и я тебя понимаю и не осуждаю: война, хочется любви, ласки. Понимаю и то, что ты принял ее за Вику, но то была не она…
Удар в лицо сбил его с ног.
— Не-е-ет! — закричал Александр, и ударил лежащего ногой. — Нет! Не-ет! Не только я ее видел. Я не мог ошибиться.
Он сплюнул горечь досады и быстро пошел прочь.
— Саша! Постой… Александр!
Но он не оборачивался.
Этой же ночью он сидел в кабинете следователя. Его рассказ выслушали с большим вниманием, записали в протокол, дали подписать и поблагодарили за помощь. Ему казалось, что не верят, поэтому он изо всех сил старался быть убедительным. Поверили. Провели эксгумацию. Когда открыли гроб, Саша потерял сознание. Это действительно была Виорика. Одетая в белое платье со страшным кофейным пятном. Его арестовали, и потом начались допросы, монотонные, убивающие и без того никуда негодную психику. Ухмылки следователей. Сование под нос заключений патологоанатома об анализах волос и семени, найденных на теле и в теле убитой. Дальше — этапирования по психлечебницам и остановка в 'Специализированной психиатрической больнице № 12 МВД Украины по Львовской области'. Остановка на долгие и трудные четыре года…
Он ушел от Оксаны, поцеловав ее на прощание не столько с нежностью, сколько с благодарностью. Собрав свой нехитрый багаж, он открыл дверной замок и решительно толкнул входную дверь.
ЧАСТЬ II
Как только он оказался на улице, сильный порыв ветра бросил в лицо песок. Тонко обкололо ударами песчинок кожу на лице, резануло болью в глазах. Форменную фуражку сорвало с головы и понесло по аллейке между рядами однообразных бунгало — жилья для гостей и личного состава военной базы 'Блю- Бек-форт'. Том присел и с проклятиями стал прочищать глаза, но как только это ему удавалось, и он, морщась от боли, мог смотреть на белый и пустынный мир вокруг себя, как тут же получал новую порцию песка. Так могло продолжаться вечно, если бы чья-то рука не легла на его плече.
— Сэр…
— Кто здесь? — спросил Том. Он поднялся во весь рост, стараясь по-прежнему безуспешно рассмотреть мир вокруг себя. — До чего же больно!
Стоящий рядом человек закричал с такой силой, что Том отшатнулся:
— Рядовой Джейсон Кон! Номер: 'сто-сто-ноль-два-девяносто-четыре'! Военная полиция! Караул на Бекстрит, господин лейтенант!..
— Джейсон…
— Да, сэр! — с готовностью и пуще прежнего гаркнул рядовой.
— Я не глухой и незачем так орать!
— Но сержант приказал, — неуверенно, но все-таки чуть-чуть понизив тон, начал солдат, — чтобы к командирам непременно обращались по нормам устава…
— Хорошо, Джейсон, — согласился Том, понимая, что совершенно бессмысленно что-нибудь
