быть ему князем Арагви, если он не выбьет хищников из последней берлоги! Иначе он, Зураб, не полководец, а глупец, рискующий идти войной на земли, подвластные султану. К тому же и Георгий Саакадзе хорошо знает путь в Ананури и из родственных чувств не преминет своим прибытием обрадовать любимого ученика. И еще: неужели царевич и князь Шадиман не замечают, что он, Зураб, уже давно воюет с владетелями Самухрано и Ксани, сильнейшими сторонниками Саакадзе? Он пошел на предельные меры и, кроме конницы, выставил особых дружинников, не имеющих ни души, ни разума, а поэтому не знающих никакого милосердия в бою. А позволительно спросить, какими воинскими делами занимаются аршанцы со своим Андукапаром в сладкозвучном Тбилиси? Не требует ли справедливость выполнить безудержное стремление Андукапара - пленить Саакадзе и выпустить длинноногого вперед вместе с его отдохнувшими аршанцами? Разве этим благородным порывом он не осуществит единое желание князей разгромить Бенари?
Высказывание Зураба о необходимости поставить под его знамя общекняжеское войско мгновенно облетело все замки.
И взметнулась пыль, поскакали гонцы, переодетые купцами и благочестивыми монахами, затрубили роги, заскрипели засовы. Более смелые князья сами пробирались друг к другу. Бездействовать - значит очутиться вне круга метехских дел! С Зурабом нельзя шутить! А действовать?.. Вдруг Саакадзе одолжит у сатаны войско, как уже сделал у Жинвальского моста, и начнет развлекать владетелей, вышвыривая их трупы через зубчатые стены!
И князья, которые с приходом Зураба было приободрились, сейчас метались, подобно необъезженным лошадям, но каждого не оставляла мысль как можно больше получить выгод и как можно меньше рисковать. Поэтому князья Верхней, Средней и Нижней Картли разбились на две партии: одни считали, что против Саакадзе первым должен двинуться Зураб; другие - Андукапар. И следом за ними остальные князья, в порядке чередования.
Вот почему совершенно неожиданно в Метехи прискакали два скоростных гонца. В одном послании князья благословляли Зураба на ратный подвиг, в другом - Андукапара.
И снова пошли увещания, убеждения, уговоры. Хосро уверял, вздыхая, что, будь он просто грузинским князем, давно бы двинулся на Бенари. Но он и Иса-хан представляют в Гурджистане не себя, а грозного шах-ин-шаха, который обо всем происходящем в Картли-Кахетинском царстве осведомлен, но не осчастливил их повелением вторгнуться в земли ахалцихского пашалыка...
Зураб намеревался резко ответить, ибо за семь дней уже в пятый раз Шадиман, Андукапар, Хосро и Иса-хан все настойчивее требовали выступления против Саакадзе. Но в этот миг бесшумно вошел Гассан, - совещались в диванной у Хосро, - и передал царевичу маленький свиток, пропитанный ароматом роз.
Прочитав, Хосро сначала побледнел, потом покраснел, хотел вскочить, но вдруг тяжело осел. Помолчав, он повелительно крикнул Гассану:
- Почему стоишь, как приклеенный к ковру?! Возьми со всей поспешностью почетную стражу и, утроив учтивость, проводи княгиню, куда она пожелает.
Хотя удивленные собеседники нетерпеливо ждали разъяснения, но Хосро отдался воспоминаниям. Как раз сегодня утром Гассан рассказал очередной сон: будто прямо в покои Хосро въехал белый верблюд и свалил к его ногам золотой сундук, из которого выпала алмазная звезда... 'Надо Гассану преподнести подарок', - мечтательно вздохнул Хосро и неожиданно спросил:
- Не сочтете ли, князья, уместным посоветовать мне, какой халат лучше подарить Гассану - парчовый или бархатный?
- Смотря какой сон видел этот... - озадаченный Шадиман хотел сказать 'плут', но сказал: - ...ясновидец.
- Сон тут ни при чем... Княгиня Хорешани наяву изволила пожаловать и сейчас въедет в осчастливленный Тбилиси...
Пораженные князья с минуту молчали. Внезапно Зураб вспыхнул: 'Неужели Саакадзе решил предаться царю Симону?! Тогда мне немедля надлежит бежать, ибо для этой вестницы царевич может даже Тбилиси без боя сдать'.
Шадиман подумал почти о том же самом, лишь мысль о сдаче Тбилиси не пришла ему в голову. Радость захлестнула Шадимана: заполучить Саакадзе значит начать блестящее царствование!
- Царевич, быть может, прекрасная Хорешани пожелает поселиться в Метехи? Я распоряжусь отвести ей лучшие покои...
- Царицы Тэкле?.. Не очень счастливые, лучше...
Как раз в этот миг вернулся Гассан и сообщил, что ханум из ханум Хорешани, подарившая ему бисерный кисет, проследовала в дом Саакадзе, где теперь живет ее отец, и благодарит Хосро-мирзу за благосклонную память о ней.
- Не кажется ли тебе, дорогой Шадиман, что будет уместным устроить в Метехи закрытый пир в честь неповт... я желал сказать. - смелой гостьи?
- Царевич из царевичей, ты предвосхитил мою мысль...
- Пир?! - вскрикнул Зураб. - А не полезнее ли раньше узнать, зачем пожаловала сюда...
- Остановись, князь! Чувствую, недостойное чуть не сорвалось с твоих уст. Княгиня приехала навестить больного Газнели и своего маленького сына... Преклоняться нужно перед такой отвагой...
- Прости, царевич! Я слишком хорошо знаю это азнаурское гнездо, чтобы умиляться отвагой, вызванной, клянусь Иоанном Крестителем, желанием разведать, чем дышит Тбилиси, а главное - Метехи. Пока не поздно - пленить Газнели, его дочь и внука! Этим можно вызвать 'барсов' на отчаянное нападение на Тбилиси. И здесь вашим глазам представится битва горного орла с хищниками... Немедля, царевич, прикажи...
- Да будет своевременным, князь, напомнить тебе, что Саакадзе не поддается приманкам. Он любимого Паата принес в жертву. И ни один из его 'Дружины барсов' не осмелится поступить иначе, тем более Дато Кавтарадзе.
- Дато?! Клянусь, он за свою бесстыдную Хорешани в огонь полезет!
- Опомнись, Зураб! - вскрикнул Шадиман, беспокойно взглянув на расползшиеся по лицу Хосро багровые пятна.
- Только ты, князь, впервые осквернил мои уши недостойным витязя наветом. Даже 'лев Ирана' в своей благосклонности называл необыкновенную княгиню 'лучшей'. Нельзя предаваться слепому ожесточению. Не следует забывать - Картли и так потеряла множество людей, не стоит добавлять. И советую крепко запомнить, князь, собираясь царствовать над горцами: жестокость - плохой советчик. - Хосро поднялся. - Княгиня Хорешани моя гостья. И я, Хосро-мирза, царевич Кахети, не позавидую дерзкому, осмелившемуся оскорбить ее хотя бы взглядом! - И, не поклонившись, вышел.
Ни одна жилка не дрогнула на лице Зураба. Помолчав, он удивленно спросил:
- Что, он действительно так сильно влюблен в азнаурку?
- Об этом знает пол-Исфахана и все саакадзевцы. Удивлен твоим неведением! Ведь царевич предлагал княгине разделить с ней в будущем трон Кахети, но она предпочла по-прежнему делить жаркое ложе с Дато.
- И ты, Шадиман, тоже веришь, что у азнаурки нет иной причины приезда, помимо встречи с близкими?
- Если по другим делам приехала, то мы скоро узнаем, ибо Хорешани славится открытым нравом и не любит играть в молчание. Тебе советую, Зураб, ради достижения наших общих целей быть сдержанным в суждениях о княгине...
На следующий день, предварительно повидавшись с Хосро-мирзою, Шадиман в сопровождении чубукчи и пяти оруженосцев направился проведать больного.
Увидя насупившегося Газнели совершенно здоровым, Шадиман даже бровью не повел и принялся упрекать князя в затворничестве: разве он, Шадиман, не счел бы приятной обязанностью навестить придворного князя, связанного с ним долголетним совместным пребыванием в царственном Метехи?
Зная не хуже Шадимана притворство царедворцев, Газнели принялся уверять, что никогда бы не решился беспокоить своей болезнью знатного везира, обремененного заботами о царстве...
Подымая чашу за наследника старинного рода князей Газнели, маленького Дато, Шадиман уже начал беспокоиться, не напрасно ли его посещение почетного притворщика, как неожиданно вошла Хорешани.
