- Но мы-то не умеем играть! - напомнил Фет.
- Для ан-га-же-мента это не требуется.
Отец допил кружку и приказал:
- Завтра поедем на Ашукинскую. Вас сколько человек?
- Как у жучков, четверо.
- Бери с собой одного. Остальных оставим про запас.
- Кого берем? - уточнил Фет. - Гитариста или барабанщика?
- А того, у кого морда жалостливей, - сказал Коля. - Сбор на Ярославском вокзале в восемь часов утра. У касс.
Не попрощавшись и ничего не объяснив, пошел к выходу, вытирая руки о штаны.
Фет решил его не догонять и убрался из бара через пять минут.
Все складывалось не слишком плохо. Николай, имея за плечами академию и диссертацию, о теме которой он, правда, не сказал ни слова, внушал уважение. Ему можно было верить. Если ехали на Ашукинскую, значит, там, скорее всего, располагался какой-нибудь сельский клуб, и опыт выступления в средней школе мог помочь слабать, как надо. Конечно, вставал вопрос об аппаратуре, но акустическая гитара звучит и без усилителя, так что Фет решил в дорогу не нагружаться. Подозрение внушало лишь превращение квартета в дуэт, но мальчик гнал от себя черные мысли.
Завтра понедельник. Значит, отчим и мама уйдут на смену, которая начинается в 7.15 утра. До Ярославского вокзала на метро - минут сорок. Ничего, успею. И родителям не скажу об этой поездке.
Он набрал телефон Рубашеи как самого трогательного (по внешнему виду) из всего квартета и сообщил о предстоящем ангажементе. Лид-гитарист сильно струхнул, ничего не понял, но все-таки не посмел отказаться.
...Что же Фет помнил о своем отце? Помнил, что мама сошлась с ним благодаря писателю Эриху Марии Ремарку. Мать была в киноэкспедиции в городе Туле, работая в начале 50-х помощником режиссера- постановщика, они снимали там фильм о купеческой жизни то ли по Горькому, то ли по Островскому. Худая, шоколадного цвета гречанка заприметила подвижного и веселого, но неотесанного внутренне туляка, который сыграл рабочий народ в одном из эпизодов фильма, - отец молча стоял на экране, сжимая кулаки. Эти кулаки символизировали мощь нарождавшегося пролетариата, и мама после съемок решила с этими кулаками провести педагогическую работу, объяснить им, что кроме кувалды, наковальни и праведного гнева бывает еще на свете возвышенная поэзия, например Эрих Мария Ремарк, который хоть и был прозаиком, но писал тонко, тепло. Она прочла Кольке вслух пару страниц, и тот как-то сразу размяк, сдался, потому что до этого не читал ни одной книги.
Они неделю бродили вместе под луной, разговаривая о литературе, а на вторую неделю мама от этих разговоров понесла. Фет родился, как и положено, через девять месяцев, со стойким отвращением к литературе вообще и к Эриху Марии Ремарку в частности. Колька уже целый месяц был его официальным отцом, изнывая в неродной для него Москве и шляясь, чтобы развлечься, по бандитским притонам. Ими тогда были нашпигованы близлежащие к студии село Леоново и Марьина Роща. Фет запомнил на всю жизнь гитару с красным бантом, клопов, вылезающих их-под рваных обоев, и бесконечный ряд зеленых бутылок на полу. Отец маялся и брал к бандитам своего маленького сына. На киностудии он проработал всего лишь день, учинив вышеназванный инцидент с телефоном. Потом проиграл маму в карты, потом решил покончить с собой, выпрыгнув из окна. Но, поскольку они в те годы жили на первом этаже желтого, разваливающегося на глазах барака, то с суицидом ничего дельного не получилось, Колька приземлился в высокую траву на корточки, и после этого никто его не видел. То ли он заблудился в траве, то ли подался в какую-нибудь пустыню.
...Наутро Фет уже стоял с гитарой у касс Ярославского вокзала. Скоро явился заикающийся Рубашея, он от волнения не мог произнести ничего кроме согласных, и Фет попросил не тратить воздух впустую.
В начале девятого у касс промелькнул закопченный человек в обрезанных кирзовых сапогах. Не здороваясь, махнул рукой, приглашая ребят следовать за ним.
- А билеты? - спросил его Фет.
Отец постучал пальцем себе по лбу и ничего не ответил.
Они вошли в электричку, встали в тамбуре.
Когда проехали Маленковскую, Колька вдруг сказал:
- Дерзайте, товарищи, теперь можно!
И подтолкнул музыкантов коленкой под зад.
- Это и есть твой ангажемент? - с обидой спросил Фет, оборачиваясь.
- Аудитория отличная, - подтвердил Николай. - Ко всему готовая. А я прикрываю сзади!
Он распахнул перед ними двери и, войдя в переполненный вагон, заорал:
- Уважаемые граждане! Перед вами - инвалиды детства. Проклятая война отобрала у них отцов и матерей! Навозные жучки из Тулы приветствуют вас! Начинай! - шепнул он Фету.
- Вот сволочуга! - пробормотал тот, но не было уже времени отступать и выяснять отношения.
Фет ударил по струнам, с отчаянием заорав:
По переулку бродит лето,
солнце рвется прямо с крыш!..
Рубашея взнуздал свой инструмент, как мог...
В потоке солнечного света
у киоска ты стоишь!..
- поддержал он совершенно чисто, без заикания.
- Спасибо, товарищи, спасибо! - благодарил отец, собирая в кепку серебро и медь. - Сами видите, им лечиться надо, а не с концертами выступать. Но что поделаешь, хотят быть артистами!
Проход через весь состав занял примерно сорок минут. В каждом вагоне они исполняли одну и ту же песню, причем играли раз от раза все чище. Николай, как опытный звукорежиссер, давал указания:
- Рубашейка, не забивай солиста! Федька, не забегай вперед! Ты уже окончил, а Рубашейка еще догоняет!
И под конец произнес уже совершенно немыслимую для себя фразу:
- У тебя размер - две трети, а у Рубашейки - три четверти! Потому и получается нескладуха...
И Фет понял, к своему изумлению, что у Николая - идеальный слух. Более того, за этот неполный час все трое профессионализировались настолько, что звуки, слетающие со струн, уже не были столь безобразно-пугающи, как обычно.
- Контроль! Рвем когти! - и отец смело шагнул на асфальтовый перрон платформы Пушкино.
Вовремя избежав расплаты, они сели на крашенную в зеленый цвет скамейку и начали подсчитывать выручку.
- Это тебе, - и Николай дал сыну мятый жеваный рубль. - А это тебе, он вручил Рубашее полтинник.
- А п-почему т-так мало? - обиделся тот.
- А потому, что у тебя струны дребезжат! Ты ни одного аккорда чисто не взял!
- У меня п-пальцы с-слабые, - сознался гитарист.
- Тренируй! А то я возьму другого. Мне команда нужна - во! - и отец с хрустом сжал кулак. - Если жучки, так жучки! Чтобы с крыльями и быстрее всех!
- Я б-буду с-стараться! - пообещал Рубашея, понимая, что для него это - первый профессиональный день и первые деньги, заработанные на поприще эстрадного искусства.
- А вообще-то вы молодцы. Далеко пойдете, - Николай мечтательно прищурил глаза. - Под моим руководством.
Фет почувствовал себя почти счастливым.
- Но мы хотим играть рок-н-ролл, папа! - возразил для приличия он, - а не эту ерунду.
- Не приживется здесь никакой рок-н-ролл, сынок. Поверь моему опыту. России нужна жвачка. Блатняк. Чем глупее, тем лучше.
- Почему именно блатняк?
- Потому что страна только что слезла с нар. И скоро опять туда залезет, - объяснил Николай.
Фет поразился этому замечанию. Внезапно из газовщика вылез другой человек, прорвался с трудом
