Нина покраснела и быстро подошла к столу.
- Что вы тут пишете?.. - спросила она, низко наклоняясь над рукописями, чтобы скрыть от него лицо. Арсеньев сзади посмотрел на ее изогнутую гибкую фигуру и вместо ответа обнял ее и поцеловал в шею, среди завитков мелких душистых волос. Нина вздрогнула и пожала плечами, точно от холода, но не обернулась. Тогда Арсеньев лег локтем на стол и снизу взглянул ей в глаза.
- Нет, в самом деле... - настаивала Нина, старательно избегая его взгляда. Заметила цветы и, притянув на тонком стебле белую хризантему, уткнула в ее влажные свежие лепестки свое горячее лицо.
- Нина даже поцеловать меня не хочет?.. - тоном капризного ребенка заметил Арсеньев, с ласковой грубостью сел прямо перед нею на стол и коленями сжал ее упругие теплые ноги. Минуту Нина боролась, потом охватил? его шею руками.
Спустя полчаса она сидела на диване, а Арсеньев полулежал за ее спиною. Нина что-то рассказывала и спрашивала о чем-то, а он расстегнул платье на ее спине, не слушая и еле отвечая на вопросы, жадно целовал, точно пил нежную свежесть ее тела. Нине было щекотно, она коротко смеялась, выгибала спину, старалась продолжать разговор, как будто ничего не замечая, но сбивалась на каждом слове и забывала, о чем говорит. Ее дыхание было прерывисто, его жгло ее спину.
- Пойдем ко мне!.. - вдруг над самым ухом шепнул Арсеньев странным, неестественным тоном.
Нина не поняла, взглянула по направлению его глаз, пьяных от желания, увидела драпри, за которыми была спальня, и вся залилась румянцем так, что даже спина ее покраснела.
- Ну что же?.. - едва выговаривая слова, спросил Арсеньев.
Она взглянула на него умоляюще. Арсеньев встал и тихонько потянул ее за обе руки, подымая с дивана. Уступая, она поднялась, но не шла.
- Ведь ты же любишь меня?.. - страстно умолял Арсеньев.
Нина шагнула вперед, как пьяная, отворачиваясь и жалко улыбаясь. Арсеньев почти потащил ее. У самых драпри она еще раз стремительно повернулась и обняла его, точно у него же искала защиты. Но Арсеньев, уже охваченный жадной жестокостью, грубо повернул ее и свободной рукой откинул драпри.
XXI
В синий, мягкий апрельский вечер Нина ехала с вокзала вместе с веселым актером, они только что проводили Арсеньева, уехавшего, быть может, навсегда.
Эти два месяца прошли с незаметной и головокружительной быстротой. Днем Нина еще старалась жить своей собственной жизнью, но вечерами забывала обо всем. И как только входила в знакомый номер, где каждая мелочь уже была известна и дорога ей, сразу пьянела, погружаясь в жаркую атмосферу неиспытанных, неожиданных ласк. Целый новый мир открылся перед нею. Она привыкла к ласкам, стала женщиной. Нагота уже не смущала ее, и часто она по целым часам лежала раздетой, отдыхая от бурных объятий, в то время как, утомленный, он тихо ласкал ее и говорил.
Это были самые лучшие часы. Только ими оправдывалось в душе Нины то, что она сделала. В это время ей казалось, что все-таки он немного любит ее.
Арсеньев рассказывал ей о себе, о своих планах и замыслах, раскрывая перед нею самые затаенные стороны своей сложной души. Нина слушала его всем существом своим и любила все больше и больше. Любила и как мужчину, и как человека, который казался ей необыкновенным. Она гордилась тем, что знает о нем больше, чем кто бы то ни было. Самые слабости его - маленькая зависть к соперникам по славе, честолюбие и беспомощность в деловой стороне жизни возбуждали в ней нежность. Иногда она забывала о его славе и видела в нем только любимого человека, иногда вспоминала и замирала от гордости, что этот знаменитый, великий художник любит ее и ласкает.
О разлуке, в неизбежности которой она каким-то инстинктом была убеждена с самого начала связи, Нина старалась не думать. Это было слишком мучительно и даже как-то не представлялось ей, как не представляется смерть. Она жила только настоящим, своей первой любовью и первой страстью. И когда вспоминала о своих прежних увлечениях, ей становилось только смешно. Однако она рассказала Арсеньеву об инженере, и ей было странно, что он выспрашивает об этом с таким жадным любопытством, вызывая на ее щеки жгучую краску стыда, заставляя рассказывать все до мельчайших подробностей. Арсеньев не раз спрашивал об этом, и Нина даже плакала от его бесстыдной настойчивости, но все-таки ей было приятно: она думала, что он ревнует ее.
Первое время Нине было странно даже подумать, что кто-нибудь узнает об их отношениях. Но потом Арсеньев приучил ее и к этому. Нина была молода, красива и страшно влюблена, и ему было лестно показывать ее другим мужчинам в качестве своей любовницы. В номере Арсеньева часто собирались артисты и литераторы, и Нина поневоле должна была играть роль хозяйки. Сначала она мучительно страдала от стыда, потом привыкла. Мужчины обращались с ней самым почтительным образом, как бы даже и не подозревая ничего, но, когда уходили, прощались с Ниной прежде, чем с Арсеньевым, и не выказывали ни малейшего удивления тому, что она остается, когда все уходят.
Нина не знала, в конце концов, как смотрит сам Арсеньев на их связь. Он никогда не произносил слова 'люблю', но был нежен, страстен, берег ее, делил с нею все свои мысли и чувства. Иногда он при ней садился работать и часто советовался с нею по поводу той или иной детали. И временами Нина совсем забывала о том, что они расстанутся, и ей казалось, что так будет всегда, что вся ее жизнь связана теперь с его жизнью. Тогда она была счастлива, и тем острее была боль, если в эти моменты что-нибудь напоминало о его скором отъезде.
Иногда по ночам, которые Нина проводила дома, вдруг перед нею вставала громадность ее чувства и становилось ясно, что чувство это не встречает отклика. Тогда гордость возмущалась в ней, и с недоумением спрашивала она себя, как могла стать в положение любовницы на час, как он сам смел поставить ее в такое положение. Она готова была бежать к нему и сказать горькое, беспощадное слово, но тяжкое бессилие овладевало ею. Ведь теперь все равно: все сделано и назад не вернешь. Острая боль сжимала сердце, и она начинала в этой боли, в сознании своего бесконечного унижения и бесплодности своего огромного, беззаветно отданного чувства искать мучительного наслаждения принесенной жертвы.
Временами же странная легкость находила на Нину: ей вдруг становилось и вправду все равно. Ну, отдалась, ну, стала любовницей, ну, он не любит ее и бросит... Разве ей не хорошо с ним?.. Тогда она становилась весела, страстна и безудержна в своих ласках, заставляла Арсеньева терять голову.
Так в кошмаре растерявшейся, исковерканной души, в которой страдания и наслаждение слились в одно, прошли эти месяцы, и наступил день отъезда, который Арсеньев точно назначил уже давно, чтобы Нина знала, когда наступит конец. Она ждала этого дня с ужасом, чувствовала его приближение и все старалась не думать, забыть.
Последний вечер был каким-то бредом страсти. Они почти не говорили, и Нина была как исступленная, точно в эти последние часы старалась взять от своей любви все, опустошить его своею страстью так, чтобы он уже никогда не забыл ее и никого не мог бы любить.
На другой день, на вокзале, она была весела и оживленна, как будто провожала доброго знакомого.
Арсеньеву даже стало немного обидно. С одной стороны, он был рад, что Нина так спокойна, с другой - это было уколом его мужскому самолюбию. Конечно, он больше всего боялся слез и сцен разлуки, но, пожалуй, ему было бы приятнее, если бы Нина безумствовала от горя. Арсеньев не знал, что она проплакала и не спала всю ночь.
На прощанье он только поцеловал ей руку и имел еще жестокость сказать:
- Ну, не поминайте лихом!..
И только оставшись один в купе вагона, глядя в темные окна, за которыми, как призраки, мелькали телеграфные столбы и темные деревья, Арсеньев ощутил тяжелую тоску сознания сделанной страшной и непоправимой подлости. Одну минуту было желание порвать со старой жизнью и взять Нину к себе, но Арсеньев вспомнил жену, понял, что у него не хватит сил на разрыв с женщиной, которую любил шесть лет, и сказал себе:
'Ну, все-таки слава Богу, что все кончилось!..' У него появилось чувство благодарности к Нине за то, что она доставила ему столько наслаждений и так легко ушла из жизни. На другое утро, проснувшись в виду Москвы, Арсеньев уже только как в тумане вспомнил Нину и обратился мыслями к ожидавшим его делам и людям. Он подумал, что вечером увидит жену, и радостное тепло старой связи, привычного уюта и обстановки как будто повеяло ему навстречу.
