243, дробь 8, запань Пяткое. Письма буду отсылать я. Привозить ответы - тоже, - сказал он на прощание и отбыл на противоположный берег, где неподалеку виднелась деревня Шошки.
Бросились примерять спецодежду. Первый просчет не замедлил обнаружиться - вчера на складе в спешке хватали все подряд, и некоторым спецовка пришлась не в пору.
Пунтус и Нынкин сидели в своей холщовой жесткой форме, как в чужом огороде. Усов вставил ремень в две петли брезентовых брюк и затянул на животе. Взрыв хохота смыл со штабелей свору ондатр, потому что брюки спокойно стояли сами - настолько они были тверды и велики, - а Усов, легко удерживаемый ремнем, висел в них, как в колодце. Было спорным - касались земли его ноги или нет.
- Не волнуйся, вытащим! - простонал Артамонов, смахивая слезы, которые выделялись у него только от смеха.
Переодетый в куцую рабочую форму, с крюками и баграми в руках, отряд стал походить на роту пожарных.
Весь день работали не спеша, притирались к инструменту. Вечером, измерив проделанное, прикинули, что при таких темпах окатку можно будет закончить только к зиме.
На следующий день норму выработки решили увеличить втрое.
Поначалу бревна не снились. Потом начались кошмары. Бревна являлись всю ночь напролет, да таких невообразимых пород и сортиментов, что 'дикари' вскрикивали во сне.
Самые толстые кряжи снились Фельдману. Он стал потихоньку подкатывать к Матвеенкову на предмет поменяться рабочими местами. Фельдман, как тающий сталактит, неустанно бил в одну точку, капля за каплей, и скоро Лешу списали с кухни от Татьяны на берег. Как только Фельдман заступил на пищевую вахту, в блюдах заметно поубавилось свиной тушенки и обеды с ужинами стали принимать вегетарианское направление.
Директор леспромхоза правильно пообещал - к баграм и крюкам приспособились после первых мозолей. Климцов, имеющий самые нежные руки, был вынужден сделать и запатентовать изобретение. Рифленые ручки орудий труда по его подсказке стали обматывать тряпками. За догадку и проявленную смекалку Климцову пообещали установить на родине каменный бюст пятого размера. Но посмертно.
- С этим торопиться не надо, потому что кто, как не командир, в таком случае будет нам доплачивать за переработку? - тормознул народ Нынкин. Мы работаем почти по двадцать часов в сутки!
- Никто, - отвечал Пунтус. - На полчаса раньше выйдем на пенсию.
Вечерами писали письма. Рудик дальновидно прихватил с собой целый бювар всяческих эпистолярных приспособлений. К нему ежевечерне плелись кто за конвертом, кто за листом бумаги. Он, конечно, делился, но очень сильно скрипя всеми органами. Он боялся, что из-за нехватки почтовых мелочей он не сможет в полной мере высказаться своей радиодиспетчерше с Ямала, с которой так ни разу и не увиделся после дембеля.
Писать было не очень удобно. Двумя ногами и свободной рукой приходилось отбиваться от комаров.
- Я слышал, что комары живут сутки, - говорил Рудик. Он занимался серийным производством писем, и от насекомых ему доставалось больше всех. А что если закрыть комнату на двадцать четыре часа? Вымрут они все или нет?
- Это уличные комары живут сутки, - внес поправку Артамонов, - а домашние, в квартире или здесь у нас, живут, пока не убьешь!
- Не комары, а сущие анофелесы! - продолжал возмущаться староста, отмахиваясь от гнуса. - Вчера поймал одного породистого, зажал в кулаке, пощупал: с одной стороны кулака - ноги, с другой - голова. Бросил я этого молодца с размаху о землю - даже шлепок был слышен, настолько тяжелым оказался этот пискун. Огромный, ну прямо как ласточка!
Это сообщение несколько успокоило 'дикарей'. Приятно было осознавать, что липнущие к тебе комары - самые большие на земле.
Первосортные солнечные дни довели речку до горячки. Как она ни извивалась, ни пряталась под нависающую тайгу - все равно мелела, мелела, мелела. Жара заходила за тридцать. От катастрофического падения уровня воды в реке работы прибавилось. Все больше бревен оказывалось на берегу и все меньше на воде, откуда сталкивать их было гораздо легче.
Работая баграми, постоянно срывались в воду. Каждое падение было счастьем - лишний разок окунуться в прохладу, да еще в рабочее время, казалось исключительно поощрительным. Приятно было замереть на полминутки в струящейся ванне реки и чувствовать, как песчинки щекочут спину и пятки. Пришлось ввести лимит падений в день. Тех, кто перебарщивал и падал слишком часто, отправляли на берег для работы крюком.
Загорели, как на курорте. Спины просто лоснились.
От родника в начале запани удалились уже настолько далеко, что стало лень ходить туда на перекур. Посылали кого-нибудь одного с ведром. Блаженство припадания к колючей струе словно не своими губами сменилось пошлым заливанием ледяной жидкости в горящую глотку, как в радиатор.
Настало время прийти ответам на первый транш писем. Со дня отправки пробной почты прошло две недели. Поэтому то и дело поглядывали в сторону Шошек - не покажется ли на лодке мастер с почтой. И дождались. От противоположного берега отчалила моторка. Вместе с мастером в ней сидел еще кто-то. 'Дикари' побросали инструмент и устремились навстречу посудине.
- Да ведь это же Решетнев! - первым узнал друга Матвеенков. От счастья у него развязался язык, и он выговорил без ошибок целое предложение.
- Я же говорил, что приедет! - заорал Гриншпон.
Решетнев стоял в лодке, скрестив руки на груди, и нагло улыбался. Словно прибытие в тайгу на сплав было ему в нагрузку. Он повелительно простер вперед правую руку, разрешая товарищам не вставать.
Его приняли, как потерпевшая неудачу экспедиция принимает спасателей. Даже забыли спросить мастера про письма.
- Рассказывай-ка нам, что приключилось? - насели на Решетнева. Почему это ты не явился к поезду, и вообще, как до такой жизни докатился?!
- Долгая история, парни. Долгая, очень долгая. А я голодный.
- И молчишь! - его чуть не на руках потащили на кухню. По дороге спрашивали, как дома, как там погода. Решетнев, насколько был компетентен, отвечал. Он ел, пил и рассказывал, рассказывал.
- Так, выходит, ты нас на бабу променял! - осенило Мучкина. - А мы тут уши развесили!
- В нем есть что-то разинское, - оценил Пунтус.
- Не мешайте человеку! - сказал Нынкин. - На самом интересном перебиваете!
- Ничего страшного, я никуда не спешу, - невзыскательно сказал Решетнев. - Пока вы меня насчет теток лечить будете, я как раз доперекушу. Так что не взыщите!
- Во дает! И не совестно тебе? Из-за женщины не поехать в тайгу! И хоть бы что-нибудь в горле застряло! -сказал Забелин.
- Ты здесь, видно, совсем одичал, - вытер рот рукавом Решетнев. Что-то я тебя совсем не догоняю. Куском хлеба попрекаешь! Снимал бы потихоньку свое кино да помалкивал, - сыграл Решетнев обиду. - Дятел ты. Тебе не понять, насколько я теперь спокоен за будущее. Наконец-то я понял, что оно у меня есть. А как добирался сюда - сам себе до сих пор не верю. По туалетам и по ресторанам отсиживался - билетов не достать. Деньги вышли моментом. На вторые сутки заказывал в вагоне-ресторане не больше двух стаканов чая с десятью кусками хлеба. Официанты начали смотреть на меня с опаской и стали приторно услужливы. Я вообще не признаю мужиков в сервисе, а тут и вовсе стошнило. Ладно мясной отдел - дело понятное, рубщик должен быть мужиком, но в галантерее или с подносом - не понимаю. В этом есть что-то холуйское. На перрон станции Княж-Погост я сошел практически безалтынным. Спросил в милиции, где тут леспромхоз. 'А у нас их тридцать шесть, вам какой?' - спросили меня милиционеры-комяки встречно. Я выпал в отсек. Делать нечего - перешел на подножный корм, начал питаться, как топ-модель. Присмотрел поле на пригорке возле разрушенной церкви и сутки кряду ел едва взошедший зеленый горох различных мозговых сортов. Наутро, когда я на завтрак съел не колбасы, но мяты, какой-то бич сжалился надо мной и дал пару ржавых селедок. Я спросил у него, где тут, по его мнению, могут быть студенты. Он заржал: 'Какие студенты?! Тут одни ссыльные да бомжи! Впрочем, краем уха слышал, что в запань Пяткое какую-то команду взяли на окатку'. Он, этот ссыльный, собственно, и доставил меня сюда практически пешим порядком. Он сам из Шошек. Аля-потя зовут.
