есть некоторое внешнее расстройство, неугомонство какое-то, даже где-то ребячество. Но это не болезнь.
- Я считаю, все эта переживательная муть оттого, что у нас полный порядок с выборами, - придумал оправдание текущей меньжовке Артамонов, просто ты все еще ощущаешь некоторую неуверенность в ближайшем будущем. Но на днях ты будешь в нем абсолютно уверен!
- Да я давно во все уверовал! - отмел дешевые соображения Артамонова аксакал. - Я знаю наперед, что случится завтра! Меня несет из штанов! Я вылез, как Гаврош, из всех ваших кутюрье! Идашкин не успевает перешивать мои шмотки! Имиджмейкеры каждый день перемеривают мое тело и каждый день тащут новую форму! Ты посмотри - я стал худым и долговязым! А был...
- Ну и отлично! - усадил его на край кровати Артамонов. - Ты что, хочешь походить на Черчилля?! У нас другой подход к внешности, - пытался организовать Макарону хоть какую-то моральную поддержку Артамонов.
- Ладно, давайте куда-нибудь смотаемся! - согласился Владимир Сергеевич. - Мне осточертело здесь торчать! Но только не сейчас. Через пару дней.
- Хорошо, - сказал Артамонов. - Нет вопросов.
- Я все подготовлю, - добавила Настя.
Для Владимира Сергеевича она была единственным утешением во всей этой предвыборной лабуде. Оставаясь с ней наедине, он чувствовал себя молодым повесой, без умолку шутил, веселился, избавлялся от закомплексованности. Настя отрывала его от действительности, они без конца обнимались, целовались, но до какого-то момента. Как только он переходил в окончательную позицию, она накладывала ему палец на губы и говорила:
- Потерпи, милый, мы же договорились - после выборов. Пусть спадет волна. Нам не нужен истеричный ребенок, у нас будет спокойный, нормальный малыш.
Макарон сжимался в комок, у него начинало ныть в мошонке. А навстречу из памяти неслись схожие ощущения детства. Однажды, играя на реке в хоккей, Макарон подъехал близко к берегу и провалился под лед, после чего простудился да так, что вскоре в области паха вскочило сразу 17 чирьев! Через какое-то время они вызрели и стали один за другим лопаться. Макарон от боли терял сознание, а мать гладила его и вздыхала, приговаривая: 'Бедные ядрушки, совсем заплыли'. Вот и теперь, когда Настя отстраняла или приостанавливала его перед самым главным, их архива всплывали материнские слова, и что-то надсадно начинало ныть в простате. Бедные ядрушки, думал Макарон и пытался распределить неприятное ощущение по всему телу, рассредоточить, добиться небольшого удельного воздействия.
- Ты весь исхудал. Это от нервов, я понимаю, - продолжала Настя. - Но политика тебе идет явно на пользу. Пока ты на гребне - ты лет двадцать сбросил! Волосы у тебя не выпадают, как у других кандидатов, а наоборот густеют. Теперь у тебя будет вот такая шевелюра! А не плешь от чужих подушек! - Она запустила руку в его плотную 'канадку' и зачикала по волосам пальцами, как ножницами с насадкой в 12 мм. - Значит, все же действенно это лекарство. Спасибо Довганю. Он поставил Пересвету целую партию! Тебе на прически. Соображает, кому пособлять, держит нос по ветру. Столько много всякого понанесли его посланцы - мы всей группой пользуемся! И вот видишь, как сработало - прическа у тебя просто как у Есенина!
- Так я, вроде, не пил ничего такого для волос, - удивленно сказал Владимир Сергеевич. - И не мазался ни чем.
- Я незаметно подливала в чай, - призналась Настя
- А я и чай твой не пил, - сообщил Макарон. - Я кроме своей перечной мяты с лимоном ничего не потребляю, ты же знаешь. Все, что мне приносят, я выливаю в раковину. Со зрелых лет. Привычка. Чтобы не отравили.
- Правда? - вскинула брови Настя.
- Конечно, правда, - сказал Владимир Сергеевич. - Так, может, ты мне еще чего подливала? - пожурил он ее за тихушный образ поведения.
- Нет-нет, только усилитель для волос.
- Я смотрю, вы все меня залечить хотите разными препаратами! - погрозил он ей пальцем.
- Неправда! Я делаю все, как велит Пересвет, - сказала Настя. - На лицо - крем, на ноги - пасту, и все такое. Но даже и с этим к тебе уже целый месяц никто не прикасается, ты и так нормально выглядишь. Имиджмейкеры поработали, и вот результат - хоть позируй. Да, кстати, Давликан и Лика художница от Мылова - будут тебя завтра рисовать.
- При чем здесь Мылов? - скорчил лицо Владимир Сергеевич.
- У нас с ним договоренность, - сказала Настя. - Лика в его студии подрабатывает, она тебя и нарисует. К слову сказать, она всех пишет.
- Как 'всех'?
- Всех, кто себе это может позволить. И очень дорого берет. Пишет она, а тавро ставит Мылов. Твой портрет нужен для последнего, решающего плаката. Давликан договорился с Ликой за полцены.
- А сам Давликан не может нарисовать меня? - устало спросил Макарон. По старой дружбе.
- Он не умеет рисовать людей, ты же знаешь.
- Ну да, помню, как же, - улыбнулся Владимир Сергеевич. - Но я не хочу позировать! Мне лень! Надоело все это столоверчение!
- Мероприятие входит в программу, - спокойно сказала Настя. - Потерпи. Программа утверждена. Мы не можем брать на себя такую ответственность менять ее, потому что в случае проигрыша нам придется платить за самоуправство самим. А если мы будем послушны - спонсоры заплатят. Понятно? Ты же ставленик, а не сам по себе...
- Понятно, - плюнул Макарон и подфутболил лежащую рядом подушку, да так, что она едва не улетела за окно.
Ей приходилось разговаривать с ним как с сыном.
Портрет, сотворенный Ликой под присмотром Давликана, получился удивительно насыщенным. После того, как Мылов поставил под ним свою подпись, Давликан мастерски искромсал портрет кухонным ножом, а потом неделю штопал цветными нитками. Когда портрет растиражировали и вывесили на просторы России, все специалисты сошлись на том, что впервые художник Мылов изменил себе и отдался поветрию - снизошел до идеализации личности и сотворил молодящий прототипа портрет, который настолько тонко характеризует раннего Макарона, что его романтические и косые взгляды говорят неведомым и особым языком! Может быть, Мылов и прав, широко писала не проплаченная пресса, у каждого свой подход. Как вижу, так и рисую! К слову сказать, в итоге получился не портрет, а жанровый материал, в центре которого вращался вокруг себя недорезанный паренек не старше того, который купал красного коня у Петрова-Водкина.
Ощущение радости и полноты жизни не покидало Владимира Сергеевича, оно наполняло его все больше и больше. Но в последнее время оно стало неожиданно перерастать в тревогу и страх. Безусловно, кандидат Макаров понимал, что с ним происходит на самом деле, причем, происходит с очень большим ускорением. Он находился на пике процесса, о котором говорил Бурят, - в его организме полным ходом шло омоложение клеток. И что самое противное - Владимир Сергеевич ничем не мог воздействовать на этот ход. И если раньше процесс был медленным и радовал Владимира Сергеевича, потому что вносил в забытые ощущения память юности, здоровья, веселья и бодрости, то теперь процесс протекал настолько быстро, что не хватало времени насладиться им. И более того, процесс уже почти и не улавливается Макароном, словно глохнет. По соображениям Макарона, он уже миновал критическую точку счастья, а дальше? Что дальше? Ведь если так пойдет дальше, то...
Врача все же вызвали. Аналитические выкладки прибывшего доктора успокоили Владимира Сергеевича - они были прекрасными. Форма кандидата Макарова испытывала наивысший подъем - и давление, и температура, и наполнение удара - находились на абсолютном уровне.
- Единственное, что я хочу сказать, - пояснил врач, - у вас странно высокий пульс. При таком давлении он должен зашкаливать, а у вас ритм нормальный при том, что пульс насчитывает более ста ударов в минуту. При этом вы совсем не задыхаетесь. В своей практике, если говорить откровенно, я никогда не сталкиваться с подобным...
- А я, коллега, тоже, с позволения сказать, поначалу медицине учился, признался Владимир Сергеевич. - Может, мы рядом маялись?
