- Вполне возможно, - не стал отрицать доктор. - Но, я думаю, вы покончили с учебной муштрой несколько позже.
- А в каком году выпустили в население вас? - спросил Владимир Сергеевич с нескрываемым интересом.
- Сейчас вспомню, ну да, тогда еще профессор Подольский заведовал этими сферами...
- И я при нем закончил, - обрадовался совпадению Макарон.
- А по виду не скажешь, - признался седой и дряблый доктор в очках плюс восемь или что-то около этого. - Но вас, видно, жизнь не мотала так изрядно. А я меня где только не носило!
- Да и меня покрутило, - чуть не обиделся Макарон, - и дальние гарнизоны, и Афган, и Даманский! Вот только недавно здесь осел, неподалеку.
- Да, у каждого своя судьба, - попенял доктор, - кто-то всю жизнь белоручка, по штабам отсиживается, а кто-то и до сих пор не вылезает из крови и грязи...
- Конечно, оно, может, и мне не от чего было седеть, - сказал Макарон. - Если оглянуться назад и посмотреть на все из этой точки, все кажется гладким. Извините, если что не так.
- Да за что извинять-то? Но я вам должен сказать открыто, - наклонился к уху Макарона доктор, - у вас несусветно увеличено сердце, оно настолько велико, что выпирает из грудной клетки. При такой патологии пульс должен быть редким, а у вас наоборот - сердце и увеличено, и бьется дико. Возможно, отклонение это врожденное, с детства. И всего лишь обострилось на фоне вашей нынешней нервотрепки. Отсюда и похудение, и потеря веса, и даже некоторая розовость кожи. Такое случалось в человечестве...
- А в моей жизни - впервые, - сказал Владимир Сергеевич.
Заметно озадаченный доктор откланялся, а кандидат Макаров ни на шаг не отпускал от себя Настю, словно предчувствовал неладное. Ничего не подозревающая, она была поглощена мечтами о скорейшем устройстве их высших семейных начал, хлопотала, как цесарка, прикидывала, где им будет удобнее поселиться, когда закончится выборная суета - ее веселью и беззаботности наступал предел.
Молодыми овладевали двоякие чувства. С переменным успехом то одного кидало в мечтания, то другого. То он сопротивлялся, критиковал и противодействовал, то она. Когда первая сторона уставала спорить, другая начинала заводиться и уходить в сторону светлого будущего. Настя искушала Владимира Сергеевича вопросами на предмет, смогут ли они вместе выполнить все, чтобы быть счастливыми.
Они вели себя как дети, вопрошая: а где поселимся сразу? А куда будет главный выход из дома - в лес или на улицу? Где поставим кроватку? Что купим на кухню? Будет ли дома библиотека? Не бросит ли он Настю с будущим ребенком в связи с тем, что государственной работы навалится выше крыши?
Они договаривались и соглашались, что все будет нормально, и Настя, спокойная, засыпала у него на груди. Он дожидался этого момента, аккуратно снимал с себя ее голову и шел в ванную комнату. Там он опять в который раз включал все светильники и без конца рассматривал свое тело.
Да, процесс зашел дальше некуда, видел и понимал он. И хотя постепенное привыкание к обновленной внешности скрадывало озабоченность, тем не менее, было понятно, что процесс неостановим и вряд ли поддастся контролю. Никакие тут не помогут ни врачи, ни таблетки. Но надо ли мешать этому? Если бы не люди вокруг, не эти выборы, он бы знал, что делать с собой. Если бы не Настя. Тогда он сразу нашелся бы. Он бы взял Бека и снова отправился в землянку, и там, один на один с жизнью, он был бы смел и отчаян. А тут, с таким обозом и с таким тылом, поди разберись с собою, думал Владимир Сергеевич.
До выборов оставалось две недели.
Подведение их итогов планировалось дожидаться в гостях у Татьяны, в ресторане 'One way chicken', чтобы сразу анализировать текущий ход голосования на основании донесений своих людей в избиркомах на местах.
Командой Макарова были предприняты беспрецедентные меры по предотвращению всякого рода подделок бюллетеней, подвохов, подлогов и прочих ударов конкурентов, ведь, по сути, страна разделилась на два лагеря, как Макарон и предполагал. Все основные составляющие сил раскололи Россию пополам. На две неравные части. Кое-как склеить их, причем временно, удалось только при помощи очень серьезных сумм.
С Москвой бодались все остальные регионы России. Фактически провинциальная Россия боролась за Москву и имела намерения выровняться с нею, а Москва, как отдельное государство, боролась за Россию и не хотела ее отдавать, как подспорье и кадровое, и сырьевое. И вообще. Но и с той, и с другой стороны были одни и те же козыри - евро. Отмытые, отмоленные, побывавшие в крови и снова очищенные, поменявшие форму и снова вернувшиеся назад, но никогда не выпускаемые из рук - евро. А если где-то и случалось, что евро упускались на местном, локальном уровне, то в эту точку тут же бросались все силы, чтобы вернуться под прежний финансовый контроль. И тогда становилось понятно, что перед евро не устоит ничто.
За неделю до выборов случилось непоправимое.
Настя, как всегда, встала поздно, но нигде не увидела Владимира Сергеевича - ни за компьютером, где он играл в 'Tetris' и 'Lines', ни в ванной комнате, ни на кухне. Может, вышел погулять? - решила она. Но вся обувь стояла на месте. Настя заглянула на балкон и едва удержалась на ногах. Перед ней стоял юноша лет шестнадцати - голубоглазый, стоял молча и, казалось, ни о чем не думал. И даже, похоже, не смотрел никуда. Он смотрел просто вдаль, на Москву и дальше - за горизонт, туда, где заканчивается Россия и начинается чужая, неведомая ему земля.
Услышав шаги, он обернулся.
- Настя! - сказал молодой человек, очень похожий на Владимира Сергеевича.
- Милый! - бросилась она ему на шею, да так, что они оба едва не загремели с балкона.
- Вот видишь, - развел он руками, - я молился, но ничего не помогает.
Не веря своим глазам, Настя заметалась, но мозга ее не хватало, чтобы осмыслить произошедшее. Это был не Владимир Сергеевич, а юнец в огромных гостиничных разовых тапках, весь обтруханный и жаждущий поддержки. Доселе она радовалась, когда она наблюдала за все более улучшающимся его здоровьем и нарастающим положительным самоощущением, а сейчас он был нетерпим к ее присутствию, к тому, что она являлась свидетелем такого его состояния. Были времена, когда-то она при каждом новом объятии чувствовала в нем все больше и больше сил. Это его возмужание и проявляющуюся все больше молодцеватость она связывала с ростом его любви к ней, которая очищает организм и придает силы. Настя верила в энергию образов. Но теперь она отчетливо поняла, что это было совсем не то. Хотя и болезнью это назвать было бы не совсем точно...
- Позови Артамонова, - опять попросил Макарон.
- Может быть, не надо, может, мы сами... - попыталась удержать его Настя.
- Позови, - приказал он ей. - Они должны это видеть.
Под 'они' Владимир Сергеевич подразумевал Артамонова и меня.
- Хорошо, - сказала Настя.
- Остальных звать не надо, - предупредил ее Макарон. - Остальные не вынесут такого зрелища.
- Хорошо, - повторила Настя.
- Только не мечись, - попросил ее Владимир Сергеевич, - спокойно, чтобы никто не заметил твоего беспокойства. И сразу скажи Артамонову, чтобы он отменил все оставшиеся встречи.
Артамонов нашел меня, и мы прибыл в номер кандидата Макарова.
- Я решил, что больше никого не надо посвящать, - сказал Владимир Сергеевич. - А то произойдет утечка.
- Нам плевать на утечку! - сказал Артамонов. - Ты скажи, что происходит!
Чтобы не вызывать у нас излишнего восторга, Владимир Сергеевич запахнул фалды своего военно- полевого халата, который трижды обвил его худое тело, и демонстративно улегся в постель. Халат был хорош, но великоват, ничего не скажешь, из-под него торчали только голова да пятки владельца.
Не разглядывая Владимира Сергеевича, Артамонов сразу начал по существу предвыборного периода.
- Дело близится к завершению, - начал он листать свои бумаги.
- И у меня тоже, - сказал Макарон.
- Что значит и у тебя тоже?
- Шагреневая рожа сжимается, - сказал Владимир Сергеевич.
- Времени в обрез, дорогой аксакал, - осек его Артамонов, - так что давай без этих твоих штучек! Сейчас
