состоит из двух независимых друг от друга частей. При более детальном рассмотрении оказывалось, что эта его кликуха, как шкура, была выделана целиком из простого русского имени Захар. Река, по которой катер пробирался вверх, имела необычное название - Вымь. Это был приток Вычегды, которая, в свою очередь, впадала куда-то там еще, а уж потом в Белое море.
- И за что ее так нарекли, эту Вымь? - мучился Пунктус. - Кого, интересно, она вспоила?
- Может, это не от слова 'вымя', а совсем наоборот! - ляпнул Нинкин.
- Разве есть что-нибудь обратное вымени? - сморщила лоб Татьяна.
- Есть, - сказал Гриншпон, прибегнув к своей эксклюзивной аналогии. Ушные раковины.
- Пошляк! - сказала Татьяна.
- Чего только не бывает, - сказал Пунктус и перефразировал известное высказывание: - Что в вымени тебе моем?
Вялость разговора происходила от тридцатиградусной жары вокруг.
Водомет c трудом забирался в верховья. Фарватер Выми был запутан, как жизнь, - река мелела и загибалась то влево, то вправо. Солнце прыгало с берега на берег. Стоя на палубе, 'дикари' любовались нависавшей над головами тайгой. От тоски Гриншпон взял гитару и запел. В непоправимой таежной тишине его голос казался святотатственным. И откуда у этих берегов, подмываемых по самому обыкновенному закону Бэра, взялось столько амфитеатральной акустики?! Гриншпон один гремел, как целый ансамбль.
Вскоре слева по борту открылась огромная многослойная полоса бревен, покоящихся частью на воде, частью на берегу.
- Это и есть запань Пяткое, - сказал катерист Зохер и стал причаливать, чтобы пришвартоваться к бонам.
Чем ближе подплывали к бонам, тем больше из-за кустов и завалов показывалось бревен. Их количество росло в геометрической прогрессии на каждый метр приближения, и поговорка 'большое видится на расстоянии' постепенно сходила на нет. А когда катер ткнулся носом в боны, количество открывшихся глазу бревен стало вовсе неимоверным. Бревна просто кишели вокруг. Они были грязными, скользкими и противными. Казалось, они даже шевелились, как опарыши в своей родной среде.
- Неужели мы все это окатаем? - приуныла Татьяна, как когда-то в Меловом перед бескрайним картофельным полем. У нее снова потемнело в глазах.
- Н-да, бревен тьма-тьмущая, - согласился Фельдман.
- Мне, мля, так сказать, по первости... - надул бицепсы и трицепсы Мат, - в смысле... еп-тать, поднатужиться.
- По наряд-заданию, здесь покоится десять тысяч кубометров, - сказал Клинцов. - А на самом деле может быть и больше.
- Двести пятьдесят вагонов. По десять шаланд на брата, - быстро подсчитал Нинкин.
- Мы что, решили воплотить в жизнь принцип второй модели хозрасчета в натуральную величину? - спросил Пунктус.
- Может, в таком случае, отказаться? Или взять только часть? предложил Клинцов. - Это действительно невозможно убрать.
- Глазки - серунки, ручки - гребунки, - высказался Усов какой-то поговоркой.
На берегу виднелись три барака.
- Ваш вон тот, крайний, - сказал катерист Зохер. - Завтра с утра к вам подъедет мастер и все объяснит.
Взревел двигатель, и Зохер был таков.
Барак состоял из двух комнат. По углам прямо на полу валялись матрацы.
- Примерно по полтора тюфяка на человека, - на глаз определил Нинкин потребительскую норму. Он всегда очень ревностно относился к обрамлению ночлегов и обставлял дело так, что ему для покоя уступали лучшее место.
Солнце, как спичками, чиркало по воде длинными лучами и скатывалось вниз. Здешний багровый диск был вдвое больше обычного среднеширотного. Его быстрое падение за горизонт отслеживалось невооруженным глазом. Какая-то минута, - и щеки неба уже натерты бураком заката. Просто сказка.
В бараке не наблюдалось никаких электричеств. В целях освещения внутренностей комнат пришлось развести под окнами костер и поставить отражатель в виде скрюченного теннисного стола из ДСП.
Татьяне по ходатайству Усова выделили два матраца. Остальные слежавшиеся и утрамбованные подстилки разделили по-честному. Пунктус, как подушку и перину, взбил обе половинки задницы Нинкина и уложил на все это свою уставшую голову и все остальное тело. Татьяна плюхнулась рядом. Усов отполз от нее в сторону, чтобы она, не дай бог, не приспала его как ребенка.
Раскаленная тайга остыла быстро, и у Нинкина под утро сработал инстинкт самосохранения. Нарушив равновесность отношений, он сделал прошивку температурного поля - выбрал местечко потеплее и стянул с Пунтуса матрац, набросив его себе на ноги. Проснувшись от дрожи, Пунктус возвысился до лиризма, проклиная друга, чем навлек много интересных слов со стороны остальных 'дикарей'. Вороны корчились в гнездах от исконно народных выражений, которых, как виновник ложной побудки, удостоился Пунктус. Потому что сон человеческий на свежем воздухе тягуч и сладок и не взирает ни на какие рассветы.
Вместе со всеми на водомете приплыл кот. По дороге Зохер рассказал массу историй об этом звере. Кота звали Пидор. Он был старожилом в таежных местах. Его знали все местные сплавщики. Вместе с ними кот исходил вдоль и поперек берега не только Выми. Однажды он заплыл на бревне в Вычегду, откуда добирался назад полгода. В детстве Пидора кто-то перепутал с бульдогом и оттяпал хвост и уши, что обеспечило ему адскую внешность. Кота никто никогда не кормил. Он сам добывал себе пропитание. На плавучем бревне Пидор держался не хуже Мазаевых зайцев и был изощрен в методах ловли кеты и семги. Будучи экстремалом по зрачку, кот без всякой мухобойки бил мышей, и в том числе ондатр, просто как мух. В человеческих компаниях этот чудовищный котяра держался подчеркнуто независимо, ни с кем не заводил дружб и в соответствии с литературой гулял сам по себе.
Утром Пидор стал выбираться из барака и завалил груду казенных мисок. Посуда загремела. Густой звук пометался по бараку и, собравшись в комок, выскочил в тайгу.
- Подъем! - скомандовал Рудик и ударил крюком о крюк. - Пора на работу!
За время сна все стали донорами. Даже пуленепробиваемый Мат. Налившиеся кровью комары образовывали на стенах и потолке барака сплошной хитиновый покров. Сытые твари вели себя спокойно, а вот оставшиеся голодными экземпляры звенели так громко, что им в резонанс изредка заходились оконные стекла.
Начали обживать кухню. Татьяна честно призналась, что одной ей с поварским хозяйством не справиться. К ней в помощники навязался Мат, заикнувшись, что запросто готовит на скорую руку некоторые блюда. При этом он густо-густо покраснел. Как известно, Мат делился всего на две части желудок и все остальное. Завтрак, как и полагалось, он всегда съедал сам, обедом никогда не делился с товарищем и, словно специально для того, чтобы некому было отдавать ужин, не заводил себе врагов. Нельзя сказать, что Мат жил кому-то в ущерб, но любые горы он мог сдвинуть, только плотно покушав. Когда заговаривали о еде, у него начиналось воспаление жопоглотки и мерцание желудка.
Кроме Татьяны, из особей женского пола вокруг имелись только вороны, так что от большой любви Мат вроде бы был застрахован, но он все-таки умудрился высыпать в блюдо, название которому натощак придумать можно было не сразу, весь запас пряностей, в которых доминировал перец. От остроты у 'дикарей', как у пагод, стремились завернуться кверху ногти и кепки.
Кушаньем все остались довольны. Мат, с трудом удерживаясь от чоха, героически доедал солидные остатки своего первого таежного творения. Его стали прочить в великие кормчие - кормить всех, то бишь на кухню.
После чая работнички беспорядочно улеглись на полу в ожидании мастера.
Многие снова уснули.
Совершив утренний моцион, в барак вернулся Пидор. Мат предложил ему перекусить, но рыжий фрагмент с вызовом прошелся мимо миски и улегся на рюкзаках. Мнение о блюде осталось субъективным.
Мастер приплыл на моторной лодке. Он выдал работникам постельное белье и показал, как пользоваться рабочим инструментом.
