- Значит корреспондентов тоже не будет?
- Да! 'Паша сдался на азюль!' - экстренный выпуск Си-эн-эн. Твое дело сидеть и не рыпаться. Когда пойдешь на большое интервью, адвокат придумает тебе версию. Там будешь заявлять!
- У меня есть. Сам придумал, - я огрызнулся.
- Лучше забудь прямо сейчас. После интервью тебе прийдет отказ, а ты в суд, оттуда опять отказ, а ты опять в суд, и так: кому первому надоест. Потом получаете паспорт.
Дальше до Швальбаха я молчал. Это был мой первый урок Германии. Фикция. И здесь они тоже лицемерят, как и везде. А, впрочем, какое мое дело? Пусть они хоть на голове ходят. Какое мое дело? Мне нужен паспорт, нужно остаться...
Как Сережа и предсказывал, в очередь мы становиться не стали, а пошли сразу к окошку и охранникам. Между нами завязался живой и увлекательный разговор. Сережа им что-то долго и упорно объяснял по- немецки, а я строил радостное и неглупое, по возможности, лицо, и поддакивал 'да, да' на немецком, так как знал это слово в числе немногих других в этом языке. Через пять минут взаимных переговоров голос из окошка, обратившись ко мне, что-то сказал. Я, сориентировавшись на понятое слово 'паспорт', со спокойностью кролика, которого волки уже зажали в угол, подал ему то, что считал в этот момент нашими паспортами. Это были обычные советские паспорта с пропиской. Сережа убедил, что заграничные мне еще понадобятся, а им хватит и внутреннего. Мнение служащего, в свою очередь, с мнением моего друга не совпало. Он взял документы кверх ногами и озадаченно на них посмотрел. Чтение кириллицы явно не было его хобби. Обращенный ко мне вопрос, я понял.
- Что это такое? - он продолжал смотреть на документ с небольшим отвращением или, скорее, недоверием.
- Это мой внутренний паспорт, - ответил я фразой, заранее в машине заготовленной.
Тут на помощь пришел незамениый Сережа. После его короткого, но явно убедительного монололога служащий скривил гримасу и, бросив паспорта у себя в ящик, махнул рукой: проходи, мол. Ну мы и прошли.
Лагерь меня не поразил и не удивил. Сотни людей ворошились здесь, как пчелы в улье. Судьба или, скорее, собственное упрямство и глупость бросило их сюда, в этот котел, где и предстоит всем вариться.
- Негры, индийцы, вообще всякие черные не имеют никакого шанса остаться. Югославы получают иногда вид на жительство. Русские тоже, в основном, остаются, - пояснил Сережа. - А, главное, все это - большая компания неудачников. Те, кому дома хорошо, и все идет, сюда не приезжают.
- Да, ты прав. И я тому - наглядный пример.
Подошел обед, потом нас куда-то позвали. В кабинете сидели молодые девушки.
- Имя, пожалуйста, - спросила одна на немецком. Я ответил, и пошло: когда родился, когда приехал, какие языки знаете? Какой веры?
- Жена - еврейка по рождению, по вере постперестроечная демократка, разуверившаяся. А я... - тут пришлось неопределенно сморщить губы.
- Ну, может православный? - спрашивает все та же девушка, явно пытаясь мне искренне помочь.
- Может и православный, - соглашаюсь я и развожу руками. - Еще не пробовал.
Следующим этапом нас фотографируют на память, видимо, им о нас, так как нам отпечаток не достался. Возвращаемся в общий зал, противный и бурлящий страстями новых собратьев, хоть не по крови, но по глупости, точно. Подбегает запыхавшийся Сережа.
- Ну, я все узнал! Вас определили в лагерь 'Минбрюх', всего двадцать километров от Франкфурта. Это хорошее место, как сказали, мало азюлянтов и недалеко. Иных в лагеря за двести километров загоняют.
- Ну, тогда спасибо товарищу Колю за наше счастливое детство и недалекий концлагерь, - губы самопроизвольно растянулись в отвратительной улбыке, напоминающей отвращение. Меня начинает обуревать злость от усталости и шума толпы. Нервы сдают, жена права: лечиться надо... Эх, был бы немецкий паспорт, тогда и лечится!
Мы договариваемся, точнее, Сережа договаривается, что в лагерь поедет на автобусе только Катя с дочкой. Я с Сережей намерены отправится за шмотьем и в этот 'Минбрюх' напрямую, чтобы поспеть к ужину. Озабоченная немка что-то долго ему трещит, как сорока, но он ее убеждает, чтоя вовсе не собираюсь удрать от них назад в Россию, а просто лишь хочузабрать вещи. Она, наконец поддается уговору. Мы едем, конечная цель - 'Ягдшлосс Минбрюх'.
Дорога от Франкфурта до Минбрюха не была примечательна ничем. Сама усадьба-гостиница для отщепенцев-азюлянтов использовалась когда-то для более благородных целей. Важные персоны останавливались здесь для охоты ны уток и кабанов. Само название 'Ягдшлосс' переводится как 'охотничий замок'. Строение, выложенное из красного кирпича, стоит посреди леса неподалеку от шоссе.
Мы подкатили с Сережей на машине. Я вышел рассматривать округу, а он двинулся выяснять, что к чему. Подъехал автобус и выпустил из себя толпу разноцветных азюлянтов. На мое счастье Катя и Маша оказались вместе с ними, и без лишний объяснений мы вошли через железные ворота. Нас загнали в здание - считай в новую жизнь.
Первое представление о лагере оказалось безрадостным и устраняющим последние остатки былого оптимизма. На разбросанных в холле тут и там скамейках и на полу сидят, лежат неопределеного цвета люди. Некоторые просто стоят или бесцельно ходят вперед-назад. Полумертвый пейзаж медленной и ленивой скуки, безнадежного безделья сразу удручающе надавили на вновьприбывших. Сидевшие в зале зашевелились и кое-кто двинулся в нашу сторону. Судя по лицам, намерения добрые. Это хорошо. Заметно, что любопытство - лишь следствие опостылевшего ничегонеделания, и каждый новенький приносит в этот мирок частичку жизни. Хотя старожилы уже хорошо знают, что освоившись за неделю-две, все эти люди станут такими же, как и они, томящимися от скуки субъектами.
Из одной двери, громко и весело разговаривая вышли две женцины и мужчина. Одна, крашеная блондинка, с короткой стрижкой. Ее внешность ничем не выделялась, кроме особого выражения лица. Злобный взгляд и своеобразная манера разговаривать выдают в ней неудовлетворенную незамужнюю бабу. Уже предчувствую, что нам предстоит провести незабываемые мгновения личного общения. Они вряд ли доставят удовольствие мне, но, надеюсь, и ей. Вторая - тоже блондинка, но натуральная. Кроме белых волос, в ней нет ничего похожего на первую. Она высокая, полная. Лицо ее сияет непрекращающейся радостью и полным удовлетворением жизнью. Мужчина лет тридцати пяти с темными волосами, бородой и приятной внешностью интеллигентного человека, располагающего к себе. Что можно сказать о них совершенно определенно: 'Они все являются обдалателями это чертового паспорта, который уже не только снится мне по ночам, но и порой стал мерещится по темным углам наяву!' Вот так!
Тьфу! Лечится надо. Лекарство одно - паспорт! Немецкий!
- Меня зовут Кристина! - сообщила первая и, указав на своих спутников, представила и их. - Фрау Дорис и херр Адольф, - говорила она английском. Как оказалось, этим языком здесь широко пользовались. - Мы руководим этим лагерем, и все вопросы нужно решать с нами. Сейчас я буду по очереди вызывать вас в эту комнату, где мы вас зарегистрируем, сделаем фотографии, а потом выдадим вещи.
Пришлось удержать себя от желания пофилософствовать с ней на предмет какие конкретные интимные вопросы мы должны с ней обсуждать, ибо дал себе слово не выпендриваться, иначе не оберешься бед с самого начала, а это надоело.
Затем последовала непродолжительная речь, из которой стало предельно ясно, что мы - азюлянты, а значит не имеем право на во-первых то, во-вторых это, в десятых все остальное... Мы - азюлянты, значит в нас заочно видят воров, убийц, нас недолюбливает полиция, как впрочем и все остальные. Нам поведали пару историй про гадость нам подобных и глазами намекнули, что мы станем такими же.
Когда эти пояснения закончились, из корридора появился, видимо, скорее молодой человек, чем молодая дама, хотя крашеные под блондина длинные волосы и кольца в ушах и носу могли убедить и в обратном. Избрав, как способ передвижения, этакую вальяжную и застенчивую походку, он прикатил с собой телегу с постельным бельем и еще какими-то вещами и стал выгружать это добро на стол. Дверь открылась и опять появилась Кристина. Умудрившись непередаваемо исковеркать нашу фамилию, она позвала вовнутрь.
- Фотографии, пожалуйста, - сказала она на этот раз абсолютно бесцветным голосом, от которого
