А вот и Москва!
— Ух, машин сколько! Таксей сколько! Людей
сколько! Прокормить же всех надо! Ничего, всех про-
кормим! Где ж у меня адресок был, ах ты Господи. Ага.
— Гражданин, будьте так добры, я сам не местный,
я из Котовска, у нас, знаете, на улицах курей больше,
чем машин. Так вы не подскажете, как лучше всего
пройти или проехать на Садовое кольцо?.. А где вы?..
Тю!.. Утек… Чи то гонится за ним кто? От дурной!
— Гражданочка! Будьте, пожалуйста, так добры. Я не
местный. Я из Котовска. Вы не подскажете, как… Куда ж
ты бежишь? Что, я на тебе женюся?! Что ж за народ?
— О! Гражданинчик! Я из Котовска. Будьте так доб-
ры… Ненормальный! Ой-ой-ой!… Чи, може, у них здесь
заработки такие, что боится секунду потерять?!
— О! Пацанчик! Я из Котовска… Чтоб ты подавился
своим мороженым!
— Алле! Москвич! Гражданин в шляпе с портфелем!
Я из Котовска. Дети мои! Не оставляйте старика посе-
редь дороги!
— Дочь моя! Куды ж тебе несеть, может, тебе уже
давно уволили. Остановись, поговорим. Мне нужно на
Садовое кольцо! Скаженная! Беги-беги… добегаешься!
— О, бабка! Бабка, стой, рассыплешься! Фью-ю!..
Ходовая старушенция. Граждане православные! Рупь
дам тому, кто остановится! Помчалися неподкупные!…
Гони, гони! Давай, давай! улю-лю-лю!
Расцвет сатиры
Расцвет сатиры в 60-е, когда сатирику помогали
все. Телевидение своими постановками и прямыми пе-
редачами выгоняло людей из дому. Начальство своей
внешностью и речью их объединяло в едином порыве.
Отмена концертов, запрещение программ, вырезание
из текста обостряло внимание и тренировало сообрази-
тельность. Поиски выхода заставляли присматривать-
ся и прислушиваться к любому искусству. А всеобщее
пение во славу по всем трубам и проводам заставляло
людей хохотать над шутками второго сорта и запоми-
нать отдельные выражения, хвататься за голову от на-
меков. И любить. И обожествлять. И писать письма.
Да. Нелегко творить в такой оранжерейной атмо-
сфере.
Читаю в «Вечерке»
Читаю в «Вечерке», какие официантки грубые.
Я бы пошла в официантки. Была бы самой доброй,
вежливой. Относилась бы ко всем хорошо. Ну, улы-
баться каждому устаешь. Я бы, как устану улыбать-
ся, — все равно хорошо смотрела бы… не уставала бы.
С этим говорю, туда кивну и туда кивну, что, мол, всех
вижу, ко всем подойду… Как же можно уставать — не
мешки таскаешь, — живые люди. То есть уставать, ко-
нечно, можно, но виду не показывать. Все усталые.
Чего ж кричать?
Читаю в газете, продавщицы грубые. Я бы пошла
в продавщицы, была бы самой лучшей. И быстро бы ра-
ботала. Много ведь работы только утром и вечером.
Днем спокойней, значит, к этому времени я бы подго-
товилась. Все бы заранее нарезала, почистила, все бы
приготовила. У меня бы очередь быстро шла, весело.
Можно ведь с каждым пошутить.
Я слышу, что портнихи плохо шьют. Я бы самой
лучшей портнихой была. Разве можно женщине плохо
платье сшить?! Это платье для нее огромное значение
имеет. Вдруг она немножко постарела или пополнела,
а выглядеть должна хорошо. Должна нравиться любая
женщина. Я бы все хорошо шила. Всю душу бы вкла-
дывала.
А вот парикмахерши плохие есть. Напрасно. Пошла
бы я в парикмахерши — самой лучшей была бы. От ме-
ня б женщины красавицами уходили. И торопиться тут
нельзя. Каждую головку надо сделать. Вылепить, укра-
сить и глазки, и ротик — девушка ведь. Эх, если бы…
А я администратором в гостинице работаю. Вот где
работа бешеная. Вот где сумасшедший дом. Так нала-
ешься, такой собакой смотришь. Ну нет мест, ну нет…
Так не понимают. Гражданин, кричишь, отойдите вы от
стола… Чего вы руки кладете — я же здесь работаю…
Куда я вас всех положу? Что, я домой к себе поведу?
Что за народ такой… Ночуйте, где хотите, я тут при
чем… Куда вы лезете? Господи! Как люди не понимают.
Есть счастье, есть!
Я немножко изменился. Я мало пью. Я много думаю.
Я не выдающийся инженер, но меня любят, уважают.
