- Ну, черт с вами, пейте.
Пили молча, закусывая икрой и толстыми ломтями грудинки. Астафьев был голоден,- сильному человеку нужно было много пищи. Коньяк согрел и поднял силы. Завалишин, напротив, быстро осовел, но продолжал пить жадно. Лицо его налилось кровью, глазки сузились и тупо смотрели в стакан.
Потрескивали сырые дрова в печурке.
Сидя в кресле, Астафьев забыл про гостя. Мысль раздвоилась. Он думал о Танюше и о последнем разговоре, но в разговор вмешивались эстрадные остроты, какие-то пошлые стишки, которыми он забавлял сегодня толпу. И еще слышались звуки пианино: Танюша играла Баха.
Астафьев вздрогнул, когда сосед ударил кулаком по столу.
- Стой, не движь, так твою...
-- Вы чего, напились, что ли?
Завалишин поднял пьяные глаза.
- Н... не желаю, чтобы он двигался.
- Кто?
-- В... вообще, н... не желаю.
Засмеялся тоненьким смехом:
- Это я так. Вы, т... товарищ, не беспокойтесь. Я, товарищ, все могу.
- Нет, Завалишин, не все. И вообще вы - слабый человек, хоть по виду и силач.
- Я слабый? Это я слабый? Очень свободно убить могу, вот я какой слабый.
- Подумаешь. Убить человека и ребенок может, особенно если из револьвера. Силы для этого не требуется. А вот больше вы ничего не можете.
- А что больше?
- Создать что-нибудь. Сделать. Ну вот зажигалку, что ли.
- Я не слесарь.
- Ну, поле вспахать.
- Ни к чему это. Мужики пашут.
- А вы пролетарий, барин! Мужики пашут, а вы хлеб едите. Ни на что вы, Завалишин, не способны; даже коньяк пить не умеете со вкусом: хлещете, как денатурат, и с первого стакана пьяны.
- Хлещем, как умеем, господин Астафьев. Нас этому в университетах не обучали. Чтобы пригубливать - у нас времени не было. Мы завсегда залпом. Вот так!
Он долил свой стакан и опрокинул разом, но поперхнулся и стал резать дрожащими руками ломоть закуски.
Астафьев допил свой стакан, налил другой, - не отставая от соседа, - и погрузился в свои думы. Голова его приятно кружилась.
Отвлекло его от мыслей бормотанье Завалишина.
Опершись руками о стол и положив на руки пьяную голову, Завалишин красными моргающими глазками смотрел на собутыльника.
-- За такие слова можно тебя упечь безобратно. И за машинку, и за мужика. Упечь и даже в расход вывести.
Астафьев брезгливо поморщился:
- Чекист! Если вы пьяны, Завалишин, то ступайте спать. Допьем завтра.
- Завтра? Завтра у меня день свободный, в... вроде отпуска. Завтра материалу нет срочного.
И опять захихикал пьяненько и трусливо.
- Матерьялу завтра нет, а какой был - прикончили сегодня весь. Я, Завалишин, приканчивал. Чик - и готово. И вдруг, опять стукнув кулаком по столу, закричал:
- Говорю - не выспрашивай, не твое дело!
Дрожащей рукой налил стакан и выпил залпом. Коньяк ожег горло. Завалишин вылупил глаза, ахнул, потянулся за закуской и сразу, опустившись, ткнулся лбом в стол.
Астафьев встал, взял гостя за ворот, потряс, поднял его голову и увидел бледное лицо, на котором был написан пьяный ужас. Зубы Завалишина стучали, и язык пытался бормотать. Астафьев приподнял его за ворот, поддержал и волоком потащил к двери.
- Тяжелая туша! Ну, иди ты, богатырь!
Доволок его до комнаты, швырнул на постель, подобрал и устроил ноги. Пьяный лопотал какие-то слова. Астафьев нагнулся, послушал с минуту:
- Ай, матушки, ах, матушки, куды меня, куды меня...
Астафьев вернулся к себе, собрал остатки закусок, пустую и полуполную бутылку и отнес все в комнату Завалишина. Придя к себе, открыл окно, проветрил комнату и лег в постель, взяв со стола первую попавшуюся книгу.
МЕШОЧНИК
Вагоны грузно ударились один о другой, и поезд остановился. Путь, который раньше отнимал не более суток, теперь потребовал почти неделю.
Стояли на каких-то маленьких станциях и полустанках часами и днями, пассажиров гоняли в лес собирать топливо для паровоза, раза два отцепляли вагоны и заставляли пересаживаться; и тогда вся серая масса мешочников, топча сапогами по крыше вагона, спираясь на площадках, с оханьем и руганью бросалась занимать новые места. Среди этих пассажиров, помогая себе локтями и с трудом перетаскивая чемоданчик и мешок с рухлядью, отвоевывая себе место, торопливо пробивался и Вася Болтановский, лаборант университета, верный рыцарь домика на Сивцевом Вражке.
Уже давно забыл, когда в последний раз мылся. Как и все, пятерней лез за пазуху и до крови расчесывал грудь, плечи, спину - докуда доставала рука. Только одну ночь ехал на крыше вагона, обычно же ухитрялся занять багажную полку внутри - и сверху победно смотрел на груду тел человеческих, спаянную бессонными ночами, грязью, потом, бранью и остротами над собственной участью. Счастливцы спали на полу, в проходах, под лавками; неудачникам приходилось дремать стоя, мотая головой при толчках.
К концу пути стало в вагонах свободнее, и крыши очистились. Большинство мешочников слезло и разбрелось по деревням. Вася проехал дальше многих, рассчитывая выгоднее обменять свой товар в отдаленных селах. В дороге сдружился с несколькими опытными мешочниками, уже по второму и третьему разу совершавшими сумбурный поход за крупой и хлебом.
Оставив поезд, разбились на кучки, подтянулись, подправились, удобнее приладили мешки и двинулись в разных направлениях.
Спутниками Васи были две бывалые женщины, из московских мещанок, и 'бывший инженер' - как сам он себя именовал - в хороших сапогах и полувоенной защитной форме; только вместо фуражки - рыжая кепка. Его принимали за солдата и называли 'товарищем'. С ним Вася особенно сдружился в пути и охотно признавал его авторитет и опытность. Звали инженера Петром Павловичем. Как и все - грязный, не бритый, полусонный, он изумительно умел сохранять бодрость духа, шутил, рассказывал о прежних своих 'походах', умел раздобыть кипятку, мирил ссорившихся, менял соль на табачок, уступал свое место на лавке во временное пользование усталым и женщинам, а на одной из долгих стоянок помог неопытному кочегару справиться с поломкой паровозной машины. В вагоне он был как бы за старосту, с особой же нежностью и заботой относился к Васе, которого называл профессором.
Инженеру Протасову было лет тридцать пять. Был широкоплеч, крепок, здоров, приветлив и обходителен. С каждым умел говорить на понятном ему языке и о понятных ему вещах. Пассажиры, слезавшие в пути, обязательно с ним прощались; новички попадали под его покровительство.
Выйдя со станции, маленькой своей группочкой двинулись в путь.
- Ну, сюда добрались; а вот как обратно поедем, с полными мешками!
- Там увидится. Ездят люди.
- Ездят, да не все возвращаются.
- Через заградилки трудно.
- Проберемся как-нибудь. Сейчас об этом рано думать. Сейчас - поменять бы выгоднее.
- Ноги-то не идут.
- Ничего, разойдутся. В лесу отдохнем.
- Это выходить - прямо на дожде!
- Найдем сухое местечко. А то в избу где-нибудь пустят.
- Ну и жизнь!
