- Конечно. Значит - можно?
- Значит, раздевайтесь. Кормежка у меня плохая, но все же закусим.
- Да, это тоже важно.
Стряпали они молча, сообща. У человека в желтых гетрах оказался кусок сала, у Астафьева была крупа. Ужин удался отличный.
- Когда он вернется, ваш чекист, мы лучше не будем разговаривать совсем. Я лягу; спать хочу мертвецки.
- Ну, это излишне. Ко мне люди заходят. Кстати, вы на дворе кого-нибудь встретили?
- Одного. Усики колечком, приказчичья рожа.
- Усики колечком? Значит - Денисов, преддoмком. Это хуже. Но не беда откуда ему знать, кто вы такой.
- Одним словом,- будем надеяться. Слушайте, Астафьев, я вам очень благодарен. Вы молодец, я потому к вам и пошел. На улице вы не узнали меня?
- Не обратил внимания. Видел, конечно, вы опередили меня.
- Не хотел заходить вместе с вами. Три раза прошел улицу - ждал, что встречу.
- Почему?
- Так, на счастье.
- А вам вообще везет?
- Пока плохо, Астафьев. Плоховато. На на днях, думается, будет удача.
Астафьев ухмыльнулся:
- Если вы говорите 'удача', значит,- гром на всю Москву или на всю Россию. Ну, дело ваше, я не любопытен.
Закусив, они болтали с полчаса, вспоминая свои встречи в России и за границей и общих друзей, еще по первой революции. В живых и не в бегах осталось мало.
- Вы, Астафьев, ушли в науку, от прежнего совсем отошли?
- Да, нельзя оставаться боевым человеком, ни во что не веруя.
Глаза человека в желтых гетрах ушли вглубь, под брови, и он медленно сказал:
- Ну, по-настоящему веруют у нас немногие, главным образом, дураки и простачки. Не в том дело, Астафьев. Надо, чтобы было чем жить и за что умирать; нельзя жить кислыми щами, тянуть эту канитель, утешаться словоблудием. Пропадать, так уж... Слушайте, я хочу спать. Где вы меня положите? Я раздеваться все равно не буду.
На первом рассвете Астафьев, спавший в кресле с прибавкой двух стульев,- гостя он положил на постель,- проснулся от гулких шагов по асфальту двора. Встал, подошел к окну и увидал, что квартира напротив вся ярко освещена и что на дворе топчутся фигуры солдат с винтовками. Возможно, что обыск. На фоне одного из окон мелькнула тень в фуражке, затем другая, подвязанная в поясе кушаком. Да, несомненно - обыск.
'Ему, кажется, окончательно не повезло',- подумал Астафьев.
Подумал это с обычной усмешкой, но и с невольной нервной дрожью. И еще подумал: 'Отвечать придется нам обоим. Но, может быть, это - случайный обыск в той квартире'.
На светлом пятне окна фигуры продолжали появляться и исчезать. Астафьев долго наблюдал, пробовал заставить себя, шкуривши, сесть в кресло, но окно притягивало. Спустя полчаса осветились окна этажом выше, и тогда Астафьев почувствовал, как ноги его похолодели. 'Выходит - облава. И значит - конец'.
Подъезд его квартиры выходил на этот дворик. Впрочем, насколько можно было видеть, не отворяя окна, часовые стояли во всех проходах и у всех подъездов дворика.
'Разбудить его? Или - пусть пока спит?'
Будить как будто смысла не было. Нервничать вдвоем мало толку. Выйти из квартиры все равно нельзя. Может быть, обыск до нас не дойдет.
Тихо подвинув кресло к окну, Астафьев, не отрывая глаз, следил, как осветился четвертый, самый верхний этаж. Он вспомнил: 'В нижнем жильцов нет, потому там и темно; вероятно, зашли и ушли, нечего искать. Теперь пойдут в другой подъезд. В который?'
Обыск в верхнем этаже затянулся. Уже рассвело, и тени на дворе облеклись плотью и защитными шинелями. Солдаты сидели на ступеньках подъезда и прямо на асфальте, очевидно, до крайности утомленные.
'Ищут подолгу, значит, ищут не людей, а припасы. Обычный повальный обыск. Но заберут, конечно, и непрописанного человека... вместе с хозяином. Есть ли у него какой-нибудь документ? Но, конечно, его, раз зацапав, немедленно опознают. Лакомый кусочек для Чека!'
На дворе затопали, и из подъезда вышла небольшая толпа кожаных курток. Была одна минута страшная, и сердце Астафьева громко стучало.
Потоптавшись, группа людей перешла к другому подъезду, напротив окна Астафьева.
Новая отсрочка. Теперь - последняя.
Во втором подъезде окна осветились сразу в двух этажах, затем в третьем и почти немедленно в четвертом. Очевидно, обыскивающие разделились на две группы, и работа пошла скорее. Солдаты на дворе дремали сидя, положив винтовки на колени.
Астафьев не считал больше минут и получасов. Нервное напряжение сменилось сильной усталостью: 'Все равно... Остается ждать'.
Он курил, закрыв глаза и подымая веки только при звуке шагов на дворе и при долетавших громких словах солдатского разговора. Свет утра уже сливался с пятнами освещенных окон. Розовело небо. Папироса докурилась, и Астафьев начал дремать. С первой тревоги прошло уже часа три, если не больше. Впрочем - не все ли равно.
Опять топот ног на дворе заставил его вскочить и подойти к окну вплотную. Из-за занавески он увидал ту же группу людей на середине дворика. К ней присоединились и дремавшие раньше солдаты. Нельзя было разобрать, о чем шел разговор, но было видно, что происходит совещание. Наконец группа двинулась к подъезду Астафьева, а часть солдат отошла, недовольно разводя руками.
И тотчас же гулко застучали шаги по лестнице.
'Кажется, пора его разбудить!'
Астафьев прошел во вторую свою комнату, заваленную по углам книгами, где спал его гость.
- Слушайте, вставайте!
Попробовал растолкать за плечо. Гость спал крепко, измученный бессонными ночами. В ответ только мычал. Астафьев подумал: 'В сущности зачем. Бежать все равно некуда. Разбужу, когда станут стучать. Пока они в нижнем этаже, а мы в третьем'.
Сейчас он был совершенно спокоен - особым трагическим спокойствием. Из обывателя стал снова философом. С кривой своей усмешкой взглянул на бледное, одутловатое лицо спящего человека в желтых гетрах, повернулся, увидал в тусклом свете отражение своего лица в зеркале, поправил волосы, закурил новую папиросу и вышел в переднюю.
Он ждал недолго. Вновь застучали каблуки на лестнице, и люди с громким говором стали подниматься.
Астафьев не вздрогнул, когда в дверь его квартиры постучали кулаком. Он сильно затянулся папиросой и остался на месте у двери.
За дверью был гул голосов. Астафьев явно расслышал:
- Этак невозможно, товарищ! Люди с ног валятся, да и день на дворе.
- Ладно, эту последнюю, и айда. Снова стук и другой голос:
- Разоспались там, не добудишься.
'Сейчас будут ломать,- подумал Астафьев.- Надо будить его'.
За дверью сразу заговорило несколько голосов громче прежнего.
- Будя, товарищ, надобно отложить. Этак две ночи подряд... разве же возможно... тоже и мы люди.
Астафьев, бросив папиросу, приложил ухо к двери. Ропот там усиливался. Наконец чей-то резкий и визгливый голос раздраженно крикнул:
- Ну, ладно, заворачивай оглобли. Одного подъезда докончить не можете, размякли, чистые бабы. Завтра здесь делать нечего будет, все приведут в порядок.
