остриженной круглой голове, придерживала лоб, когда он прижался к ее руке,- в первый раз в жизни так прижался! Может быть, сколько раньше мечтал об этом,- а вот когда стало оно доступным!
Теперь Вася просто не знал, как поднять голову. Было очень стыдно за слабость свою, и еще непременно нужно было вытереть нос, а нечем. Но дело в том, что действительно он очень ослабел после болезни, оттого так и вышло.
- Вам, Вася, нужно поправляться, окрепнуть хорошенько. Вы очень исхудали.
- Да, простите меня, Танюша, за эту глупость.
- Ну что вы, Вася.
- Я, Танюша, все равно и раньше все знал, догадался, конечно... А только... Но я вам всякого счастья желаю. Я потому и пришел, чтобы сказать.
- Спасибо, Вася, я знаю. Ведь вы мой милый друг, всегда, с самого детства. Только давайте теперь о чем-нибудь другом.
- Давайте, все равно. Я у вас этот платок возьму, можно? Потом выстираю и отдам,- поспешно прибавил он.- Профессор скоро вернется? Жаль, что я его не застал.
- Вы посидите у нас?
- Долго не могу, нужно домой.
- Кто-нибудь придет к вам?
Спросила 'кто-нибудь', а сама знала, что прийти к Васе может только Аленушка, которая всегда приходит. И искала - не будет ли на Васином лице нового смущения. Но он совсем просто ответил:
- Придет Елена Ивановна, она ведь каждый день приходит.
- Какая она милая и заботливая. Это она вас выходила, Вася, без нее вам было бы плохо.
- Да, конечно. Она замечательная. И, главное, все это так бескорыстно, а ведь ей самой жить нелегко. Сколько она на меня времени потратила.
Танюша про себя улыбнулась.
- Вы, Вася, вероятно, очень привыкли к Аленушке за время болезни?
Вася ответил: 'Да, еще бы!' - и подумал: 'Вот это она, Танюша, напрасно говорит!' Понял, что Танюше очень удобно, чтобы он, Вася, привык к Аленушке и чтобы была ему Аленушка нужна и впредь. Ей, Танюше, будет тогда как-то свободнее,- хотя ведь он ничем ее стеснить не может и не хочет. Пусть она любит Протасова и пусть замуж за него выходит. Что разревелся Вася, как гимназист, это, конечно, глупо и смешно. А говорить сейчас же про Аленушку совсем было не нужно,- точно в утешенье.
И еще Вася почувствовал, что ему за Аленушку обидно. Ведь она действительно его выходила и до сих пор не перестает о нем заботиться. Конечно, она не такая, как Танюша, а гораздо проще,- и не очень образованная, и когда смеется, то чабавно всхлипывает носом. Но зато она сердечная и очень добрая, с ней легко. Зачем же намекать, что вот, мол, есть у Васи утешенье в том, что Танюша его не любит и выйдет замуж за Протасова.
И Вася сказал:
- Елена Ивановна человек простой и отлично ко мне относится. Я ее глубоко уважаю. И она много в жизни испытала тяжелого. Я перед ней неоплатный должник.
Танюша поняла, что Вася должен так сказать. И в то же время Танюша по-своему, по-женски, подумала: 'Ну, ничего, Вася как-нибудь расплатится с Аленушкой'.
И ей стало весело.
Профессор вернулся усталым, но очень довольным. Во-первых, день хоть и холодный, но солнечный и приятный. Во-вторых, в Лавке писателей, куда он отнес книги, показали ему дошедший случайно номер английского орнитологического журнала за прошлый год. И там оказалась перепечатка из его книги о перелете птиц, и несколько строчек, почтительных и по-иностранному любезных, было посвящено автору книги, 'известному русскому ученому и неустанному изучателю жизни пернатых'.
В прежнее время такие строки о себе профессор читал часто, не без удовольствия, но спокойно. Сейчас, в такое тяжелое время, в полной заброшенности и оторванности от европейской ученой среды,- сейчас он по-настоящему растрогался. И пока шел домой по Тверскому бульвару, прижимая портфель с номером журнала, преподнесенным ему на память, чувствовал, как сначала глаза теплеют, а потом на реснице холодит льдинка. Было и совестно и очень хорошо на душе.
'Все же там старика не забывают!'
Думал:
'Вот быть бы помоложе, дождаться легких дней,- и прокатиться с Танюшей за границу, в Париж, в Лондон. Можно бы даже сделать доклад в орнитологическом обществе по-английски'.
Вспомнил с беспокойством: 'А вот сюртука-то и нет! Пришлось сюртук выменять на картофель. Фрак остался, фрак не меняют, потому что у него фалды: никак его не переделаешь на простую нужную одежду. Но в Англии как раз во фраке и нужно, если вечером'. И еще подумал: 'Вот бы издать книгу; вчерне она совсем готова, только переписать. Работал над ней больше десяти лет. Но сейчас издать и думать нельзя. Сейчас вот только мальчики издают стихи, как-то умудряются. И названья книжкам придумывают удивительные: 'Лошадь как лошадь'*,- Бог знает, что это значит, разве что просто озорство'.
* 'Лошадь как лошадь' - название сборника стихотворений поэта-имажиниста Вадима Габриэлевича Шершеневича (1893-1942), вышедшего в издательстве 'Плеяды' (М., 1920).
Но все-таки было сегодня на душе профессора хорошо.
Васе он очень обрадовался:
- Да какой же ты бритый, голова, как шарик. Ну, молодец, что выздоровел. Теперь заходи к нам почаще.
Потоптался, поулыбался, но не выдержал, вынул из портфеля английский журнал, показал Васе смущенно:
- Вон, смотри, какая редкость мне попалась,- новый номер, хоть и прошлогодний, а все-таки. Сейчас ведь и университет не получает ничего из заграницы. Тут и меня, старика, не забыли. Приятно все-таки.
Вася перелистал журнал, посмотрел картинки, сказал:
- Да, это приятно. А какое издание замечательное.
-- Ну еще бы, они умеют; и денег у них много.
Танюша приготовила завтрак, но Вася заспешил:
- Я все-таки пойду.
- А не позавтракаете с нами, Вася?
- Нет, нельзя мне, я к двум обещал быть.
- Заходите, Вася.
- Да, да. Будьте здоровы, профессор.
- Отчего спешишь?
- Нужно.
- Ну, как знаешь. А я тебе очень рад, очень рад. Когда Вася ушел, дедушка подозвал Танюшу и погладил по головке.
- Ну, как Васю нашла? Какой-то он тихий стал.
- Я же, дедушка, часто его видала.
- Ну-ну. А как он, скучает?
- Почему скучает, дедушка?
-- Ну, там насчет сердечных дел. Ты его все же жалей, Танюша. Он такой преданный, нелегко ему.
Танюша приласкалась к дедушке:
-- Я думаю, дедушка, что Вася скоро утешится. Ему даже лучше будет.
ДВОЕ
Хотя центром вселенной был, конечно, особнячок на Сивцевом Вражке, но и за пределами его была жизнь, вдаль уходившая по радиусам. Каждый человек цеплялся за жизнь, и каждый считал себя и был центром.
Центром своего мира был и Андрей Колчагин, дезертир великой войны - как говорили раньше,- или войны империалистической - как те же люди говорили теперь,- бывший комендант Хамовнического Совдепа, а теперь командир сборного отряда на войне гражданской. Опять полуголодная жизнь, опять холод, опять вши. Но и разница: в ту войну - раб бессловесный, пушечное мясо, в эту боец за счастье человечества.
