— Я вот о чем подумал, — не ответив на вопрос, встал Кашинцев. — Впервые в моей жизни знакомство с женщиной проходит так гладко: одна-две встречи — и мы у вас дома, вы угощаете меня дорогим вином. Я, откровенно говоря, не привык к такому обращению.
— К чему же вы привыкли?
— Как бы это вам объяснить, Наташа? Моя работа откладывает определенный отпечаток на отношения с людьми, в особенности — со слабым полом. Мы живем в прагматичное время, все пытаются извлечь из знакомства со мной определенную выгоду, бескорыстная дружба стала понятием, ушедшим в далекое прошлое.
— Вообще-то наше знакомство тоже начиналось как чисто деловое, но вы оказались близки мне своим отношением к искусству, жизни.
— Да? — Он удивленно вскинул брови. — Это на самом деле вас заинтересовало?
— Я еще не совсем избавилась от детского любопытства. Вы не возражаете, если я включу музыку?
— Отнюдь.
Наталья встала с дивана, пересекла комнату, остановилась у магнитофона и стала подбирать кассеты. Чуть повернув голову назад, она успела заметить, как ее гость поспешно поменял бокалы местами. «Клофелина боишься? — подумала. — Да у тебя в бумажнике, поди, больше ста рублей не будет. Ты же у нас осторожный, деньги с собой не носишь».
Она просто кожей чувствовала пары возбуждения, исходящие от Кашинцева: он ерзал в кресле, вздыхал, делал вид, что пьет мартини.
«Что же мне делать? Там, за стенкой, дядя Федор сопит, прильнув к окуляру видеокамеры. Здесь клиент от сексуальной тоски изнывает. Неужели придется по-настоящему доводить дело до постели? Ну уж нет!»
Из динамиков магнитофона поплыла мягкая проникновенная музыка Шопена.
— Расскажите мне о себе, Игорь, — повернувшись на каблуках, попросила Наталья.
— Что может рассказать о себе скромный служащий? Жизнь меня не баловала, а мой холостяцкий быт слишком тривиален для того, чтобы рассказом о нем заинтересовать такую эффектную даму, как вы.
«Это уже кое-что», — заметила она.
Вновь усаживаясь на диван, Наталья про себя отметила, как загорелся взгляд Кашинцева в тот момент, когда он с жадностью припал к бокалу, крупными глотками поглощая мартини.
Наталья тоже выпила немного вина, чем успокоила спутника. «Боже, как его разговорить, вытянуть из него хоть что-нибудь? — думала она лихорадочно. — Как же им всем хочется окунуть меня в грязь!»
Злобное отвращение к окружающему миру нахлынуло на нее. Наталья почувствовала, как у нее сдавило грудь, стало тяжело дышать. Перед глазами возникло отвратительное лицо пьяной тетки с взлохмаченными, словно у ведьмы, волосами — видение, от которого она не могла отделаться уже десять лет; наглая, ухмыляющаяся рожа Федора Михайлюка; слезящиеся глазки Руслана Гатаулина; тупая морда Рэма Сердюкова; циничная самоуверенность Сергея Баранова…
«Что со мной происходит? — с тоской подумала она. — Почему вся эта дрянь навалилась на меня вот так, сразу, что не продохнуть? Неужели это и есть расплата за прошлые грехи? Боже, как тяжело!.. Неужели я еще не заплатила непомерно высокую плату?»
Но омерзительнее всех был Кашинцев — его мышье лицо, бегающие глазки, суетливые движения, влажные, потные руки, то и дело потиравшие одна другую.
«Хоть ты выпрыгни из окна, — промелькнуло в голове, но она тут же отвергла эту мысль. — Нет! Не дождетесь, свиньи. Так просто вам меня не взять… Скорее вы все от меня в окна попрыгаете!»
Она с усилием изобразила вежливую улыбку, попыталась разжечь в глазах веселый огонек и ринулась в отчаянную атаку. Как кошка, зажатая в угол сворой лающих и истекающих слюной бешеных псов.
— Мне кажется, — ничем не выдавая своих чувств, заговорила она, — что вы себя, Игорь Петрович, недооцениваете. Я сейчас почему-то вспомнила французскую поговорку: нет некрасивых женщин, есть женщины, которые не умеют себя преподнести. Вы хоть и не женщина, но смысл от этого не меняется. Сидите нахмурившись и утверждаете, что жизнь у вас скучная и неинтересная, что вам совершенно нечего рассказать о себе. Но я абсолютно уверена, что это — не правда. Я даже наверняка знаю. Достаточно вспомнить, с каким энтузиазмом, с какой неподдельной любовью вы говорили об искусстве во время нашей встречи в ЦДХ.
Было заметно, что Кашинцеву лесть пришлась по сердцу.
— Ой, Наташа, — словно усталый путник после долгой дороги, томно произнес он, — искусство я действительно люблю, вы правильно заметили. Это для меня настоящая отдушина после рабочих будней. Я очень люблю рассматривать картины и скульптуры, часто бываю в Пушкинском музее, Третьяковке, обожаю классическую живопись, полотна старых мастеров, а всей этой современной мазни терпеть не могу.
— Я обратила внимание, — продолжала улыбаться Наталья. — Тогда, в ЦДХ, в этом гигантском выставочном комплексе с десятками экспозиций, мы прошлись с вами лишь по небольшому залу с иконами Рублева, а все остальное не вызвало у вас никакого интереса.
— Да какой там может быть интерес? — отмахнулся Кашинцев.
Наталья с удовлетворением отметила, что ее собеседник стал несколько спокойнее, расслабился. Спустя минуту Кашинцев вальяжно откинулся на спинку кресла.
— И все-таки вы меня не убедите, — ринулась она в атаку, — что такой ценитель прекрасного может относиться к своей работе как к чему-то скучному и неинтересному. Как говорится, не место красит человека, а человек место. Если вы — налоговый инспектор, значит, вам это нравится, значит, вы среди колонок цифр пребываете в своей стихии так же, как среди живописных полотен.
Кашинцев удивленно повел плечами, словно подобная мысль никогда не приходила ему в голову.
— Возможно, в чем-то вы правы, — задумчиво произнес он. — Я люблю мир цифр, у меня аналитический склад ума, и у меня неплохо получается то, что я делаю. Но все это — не то. Мне бы хотелось, как вы, — заниматься искусством и еще зарабатывать при этом себе на жизнь! Для меня же это — две непересекающиеся сферы бытия.
— Бросьте, Игорь. — Наталья умышленно не назвала его по отчеству. — Хорошо там, где нас нет. Поверьте, в мире шоу-бизнеса все далеко не так привлекательно, как выглядит с экрана телевизора или с обложки красочного журнала. Все отношения там пропитаны цинизмом, жаждой денег и удовлетворения плоти, а то, что преподносится зрителям, толпе, — все это маска, лубок, клип.
Иногда, вымотанная вконец и выжатая как лимон, я думаю: ну почему я не математик, не банковская служащая, не бухгалтер? Мир цифр! Он живет по жестким математическим законам, там невозможно никого обмануть, ведь если дважды два — четыре, то четыре и останется, как ни меняй множители. — Наталья рассмеялась, словно сказала что-то очень забавное.
Кашинцев из вежливости хохотнул.
Федор Михайлюк все это время сидел тихо как мышь в соседней комнате. Он наблюдал за происходящим на экране монитора, подключенного к видеокамере, стараясь не скрипнуть потертым креслом. Федор обернулся к скучавшим у стены напарникам — брату Лене и Цыгарю — и едва слышным шепотом выругался: «Какого черта она ему про цифры запрягает? Давно пора хватать его в охапку и валить на диван… Хитрая сучка, надеется от секса отмазаться!»
— Я согласен с вами, но только в одном, — томно произнес Кашинцев, — действительно, хорошо там, где нас нет, в этом вы меня убедили.
«Давай же, — в мыслях с мольбой обратилась к нему Наталья, — заводись…»
— И все же, расскажите мне о своей работе, — попросила вслух она. — О том, чем занимаюсь я, всем хорошо известно. Всю подноготную шоу-бизнеса хоть и гнусно, но достаточно правдиво раскрывает «желтая» пресса. А вы, налоговые инспектора, как тайное общество — о вас ничего не известно. Есть же у вас какие-нибудь секреты? Уверена, что есть. Расскажите мне о них. Может быть, я ошибаюсь, когда утверждаю, что дважды два — четыре?
Кашинцев насторожился, и Наталья, заметив это, поняла, что слегка перегнула палку.
— Вы не подумайте, — пошла она на попятную, — я не прошу вас раскрывать то, что идет под грифом «совершенно секретно». Но, в конце концов, мы собирались поговорить о деле, вы обещали помочь мне со всякими там налоговыми хитростями…
«О каком деле?..» — чуть было не заорал за стенкой Михайлюк. Он машинально полез в карман за
