состояния подозреваемой, бесстрастно поинтересовался:
— Как спалось?
— Пошел ты!.. — едва слышно прошептала Наталья опухшими и потрескавшимися до крови губами.
— Что-что? Я не ослышался? — поднял брови следователь. — Вы меня изволили куда-то послать? Знаете, чем это грозит? По-моему, вам понравился карцер.
— Во всяком случае, там не будет этой сволочи, — криво усмехнулась Наталья.
— Вы про меня?
— Нет. Я про воровку.
— Зря вы так. Лучше на себя посмотрите. Я тут поинтересовался… Ваша сокамерница сидит за воровство, причем она соблюдает законы чести — ворует только у… — Он не нашелся, что сказать.
— Воров, — с усмешкой подсказала Наталья.
— Вот именно. А у вас положеньице намного серьезнее… Таких, простите за выражение, существ, как вы и ваш сообщник, даже людьми назвать нельзя…
— Господи, какой еще сообщник?.. — утомленно проговорила Наталья.
— А вот это я и хочу от вас, узнать. — Следователь достал из кармана ручку и принялся расписывать ее на сложенном вдвое листке бумаги. — Я прекрасно понимаю, что одной вам вряд ли удалось бы совершить столь чудовищные преступления: просто силенок маловато. Но вдвоем с мужчиной это не большая проблема. Да и жертвы — тщедушные алкоголички. Какое они могут оказать сопротивление?
«Опять он за старое», — подумала Наталья.
— Ну, так вы назовете имя и фамилию вашего Дружка?
— Которого? — усмехнулась Мазурова. — У меня их много…
— Все ваши дружки меня не интересуют. Мне нужен только тот, с которым вы образовали преступный союз.
— Союз? Слово-то какое.
— Ну, так я жду. — Старостин поднес ручку к чистому листу и нетерпеливо постучал по нему. — Вы назовете его имя? Сразу должен предупредить, что это облегчит вашу незавидную участь. Помощь следствию зачтется вам на суде.
«По-моему, у него проблемы с профпригодностью…»
— Моя причастность к этим убийствам, которую вы пытаетесь доказать, а также мой мифический сообщник — все это продукт вашего воображения, — с сарказмом заявила Наталья.
— Так… Значит, вы отказываетесь нам помочь. — Старостин нервно бросил ручку и откинулся на спинку стула. — Хорошо, поговорим на отвлеченные темы.
— Это вы о чем?
— Ну, например, какая вам нравится музыка? Только честно. Я ведь сразу замечу, если вы будете говорить не правду.
— Ну что ж, если честно, — Наталья ненадолго задумалась, — «Травиата»
Джузеппе. Верди. Сюжет, конечно, высосан из пальца, но музыка и арии бесподобны. Люблю «Кармен» Бизе…
— А что-нибудь более легкое?
— Не знаю. — Наталья пожала плечами. — Раньше слушала рок-музыку, а теперь не слушаю. Люблю хороший джаз, блюз…
— Так-так, — Старостин постучал пальцами по столу, — а марши вам не нравятся?
— Какие еще марши?
— Ну, например, немецкие марши времен Второй мировой войны.
Наталья презрительно посмотрела на следователя.
— Это музыка для гомосексуалистов.
— Для гомосексуалистов, говорите? А у вас, случайно, нет отклонений в смысле половой ориентации?
Вместо ответа Наталья демонстративно отвернулась.
— А я ведь не зря об этом спросил. Тетушка-то ваша того… известная в Калининграде лесбиянка. А вы с ней не один год вместе прожили, выросли, можно сказать, у нее на руках.
Наталья первый раз за все время их отношений с интересом посмотрела на Старостина.
— Шила в мешке не утаишь, — продолжал следователь. — Мне известно, что однажды она приставала к вам, и вы ее так сильно толкнули, что дело дошло до реанимации. Но ведь, оправившись, заявлять-то она на вас не стала. Значит, было что-то такое между вами?..
«Не стала заявлять?» — оторопела Наталья. И тут ее осенила догадка: значит, Федор Михайлюк соврал! Ляля жива, и никто не собирается преследовать ее, Наталью Мазурову, за то, что произошло в тот проклятый вечер.
«Какая же ты сволочь, дядя Федор! Тебе все было известно… А ты, гад, на крючок меня посадил! Я никого не убивала! Кроме этих чертовых разводок, за мною ничего нет».
Наталья воспрянула духом. Старостин, внимательно наблюдавший за девушкой, был озадачен переменой, которая внезапно произошла в ее облике: она распрямила плечи, гордо подняла голову, даже следы побоев на лице, казалось, побледнели.
— Послушайте, гражданин следователь, — сказала она твердым голосом, — единственное, что вы в этой ситуации можете сделать не в ущерб себе, — немедленно освободить меня. Я никого не убивала. Ни одному суду вы не сможете доказать моей вины, потому что у вас на меня ничего нет. А нет у вас на меня ничего потому, что я невиновна. Я знаю, что за свои ошибки вы ответственности не несете, и вам плевать, сколько времени невинные люди проведут в тюрьме — день или неделю, месяц или год… Но когда-то же должна в вас заговорить совесть!
«Дядя Федя мне за все заплатит, подонок. Вот только бы поскорее выбраться отсюда…»
Наталья прекрасно понимала: чтобы выйти отсюда, ей не следует грубить сидящей перед нею блеклой личности с явно выраженным комплексом мужской неполноценности. Ей скорее надо бы в очередной раз использовать все свое обаяние, безошибочно действующее на мужчин, и заставить его сделать то, чего хочет она, а не он. Но отвращение, которое вызывал у нее альбинос, и злость за все унижения, которые он заставил ее пережить, не позволяли ей сменить тактику.
Она понимала, что прет на рожон, но ничего не могла с собой поделать.
Старостин, который с нарастающей яростью выслушал ее тираду, прищурился и процедил сквозь зубы:
— Что ж, я вижу, вы не желаете помогать следствию. Вы об этом пожалеете, гражданка Мазурова. Вы меня еще не знаете. Я из тех, кто всегда доводит дело до конца. И если я взялся доказать вашу вину, то сделаю это рано или поздно. Даже если мне придется выпустить вас, покоя я вам не обещаю. Вы будете денно и нощно чувствовать мое присутствие, будете бояться меня, потому что никогда не узнаете, рядом я или нет, А пока, — он ехидно усмехнулся, — по закону у меня есть еще два дня, которые вы проведете в той же самой камере. И две ночи… — Старостин впился в Наталью своими колючими глазками в красных обводах вокруг розоватого белка.
Свернув с широкой проезжей части, автомобиль въехал во двор. Возле подъезда Натальи стояла милицейская машина.
— Не нравится мне все это… — задумчиво произнес Михайлюк-старший и закурил.
Они подождали полчаса, но машина не отъезжала.
— Тут, я смотрю, можно до ночи куковать, — уже в раздражении сказал Федор и повернулся к брату. — Сходи посмотри, что там делается. Лифтом не пользуйся, пройдись пешком. Глянь на ее квартиру. Если все тихо, задержись на минуту и прислушайся, что там за дверью.
— Как это — прислушайся? А вдруг там засада?
— Сделай вид, что просто разглядываешь номера на дверях соседних квартир.
— А потом что?
— Потом — поднимайся выше, а уже оттуда спустишься на лифте.
— А если меня повяжут? — не унимался Михайлюк-младший.
— Не повяжут, — успокоил его Федор. — Если что — говори, друга ищешь, с которым накануне вместе пили.
