мужественным, благородным мужчиной.
«Но он погиб из-за такого вот слизняка! Однако я не мщу… Нет, это не месть. Да и какое отношение ко всему этому имеют Сердюков и ему подобные? Я просто восстанавливаю высшую справедливость. Указываю им то место, которое они заслуживают. И пусть у меня нет силы и отваги отца, чтобы сражаться с ними на равных. Я уничтожаю их морально, что гораздо эффективнее. И не им тягаться со мной. В этом мне нет равных!»
Глава 2
У служебного входа в театр оперы и балета, как всегда, было многолюдно.
Несколько музыкантов из оркестра бурно обсуждали подробности вчерашнего банкета, устроенного по поводу юбилея главного дирижера.
— Она заходит в подсобку репетиционного зала, а он там Нинку из корды шарит.
— Какую Нинку? У которой муж — инвалид?
— Нет, ту, что в прошлом году из Испании привезла норковую шубу. Ну, помнишь, еще в аэропорту скандал был? Она хотела четырнадцатипроцентную пошлину вернуть, а в банковском отделении аэропорта были одни песеты. На хрена ей эти песеты, ей баксы были нужны.
— Ага, вспомнил. Она тогда на уши весь оркестр поставила. Так что, он ее поимел?
— Да он вчера мог поиметь весь театр. Юбиляр как-никак…
Несколько угрюмых грузчиков тащили через служебный вход тяжелые металлические кофры с проржавевшими уголками. Стайка студенток хореографического училища задержалась у входа после репетиции в классе известного балетмейстера, обмениваясь впечатлениями:
— Вы видели, как он на меня смотрел? Видели?
— Ну и что, ему просто понравились твои ноги.
— Ой, не просто понравились!
— Брось, Танька, они же все голубые.
— Так уж и все?
— Ну, может быть, два-три старикашки старорежимных только и осталось.
— А он немолод.
— Ладно тебе задаваться.
— Вот посмотрим, что вы запоете, когда будет экзамен…
За свою не слишком долгую жизнь Наталья Мазурова вдосталь наслушалась подобных разговоров, чтобы пропускать их мимо ушей. В свои двадцать семь она считала себя старожилом театрального мира. Тем более что даже ее первые детские воспоминания были связаны с богемным закулисьем.
От станции метро ей пришлось идти спорым шагом, почти бежать. Проскочив мимо завсегдатаев театрального подъезда, она с усилием рванула на себя ручку тяжелой дубовой двери. Вахтерша приветствовала ее ласковой и одновременно ироничной улыбкой.
— Здравствуй, Наташенька. Опять опаздываешь?
— Вас это еще удивляет, Фаина Яковлевна? — улыбнулась Наталья, поправляя бретель джинсового комбинезона.
На ее простом, открытом, без малейших следов макияжа лице благожелательно лучились большие зеленые глаза. Разве что взгляд был слишком глубоким и цепким для простой театральной гримерши.
— Валя на месте?
— Не только. И Леночка уже приехала.
— Да-да, я видела ее «Тойоту» на стоянке.
— «Тойоту», или как там ее, не знаю, — пожала плечами седая полнотелая вахтерша. — Я в этих ваших иномарках не разбираюсь. Знаю только, что зеленого цвета.
— Не зеленого, а бирюзового, — машинально поправила ее Наталья и быстро растворилась в полумраке длинного коридора.
Влетев в гримерку, она швырнула сумочку на потертый, с засаленной обивкой диван.
— Всем привет!
Солистка балета Елена Добржанская, скучавшая в кресле у зеркала, укоризненно посмотрела на нее. Наталья виновато вскинула руки:
— Сдаюсь. Ты, Леночка, главное, не волнуйся. Я тебя когда-нибудь подводила?
— Наташка у нас всегда появляется и исчезает, как ураган, — прокомментировала ее напарница по гримерке Валентина, пухлая перезрелая дама неопределенного возраста. На первый взгляд ей можно было дать все шестьдесят, однако Валентина лишь месяц назад разменяла пятый десяток.
Наталья, не размениваясь на пустой обмен репликами, тут же приступила к работе. Ловкими, изящными движениями пальцев она стала наносить театральный грим на лицо Добржанской.
Спустя четверть часа лицо молодой солистки превратилось в холодный, бледный лик злой колдуньи. Глядя на творение своих рук, Наталья отступила на шаг.
— Ну как? — чуть улыбаясь, спросила она.
— Настоящая ведьма, — прокомментировала солистка. — Если бы я не знала тебя так близко, Наташка подумала бы, что ты меня ненавидишь.
— Отделала, как бог черепаху, — глянув на ее отражение в зеркале, заметила Валентина. — Видел бы тебя сейчас твой муж.
— Он меня видел и не в таком обличье.
— Это как? — не поняла Валентина.
— Да вот на днях он имел наглость притащиться в четыре утра и заявить, что у них был коллоквиум. Я ему варфоломеевское утро устроила.
— Ты что, на метле летала? — поинтересовалась Наталья.
— На метле летал он. Стервецу еще повезло, что мне каминная кочерга под руку не попалась.
Напарница Натальи с изумленным восторгом смотрела на балерину. Наталья, пряча усмешку, отвернулась. Она-то прекрасно знала, что муж Елены души в ней не чает, чуть ли не ежедневно встречает охапками цветов и ни о каких коллоквиумах, затягивающихся до утра, даже не помышляет. Впрочем, что правда, то правда: характер у Елены Добржанской был тяжелый. Перед свадьбой она поставила будущему мужу жесткие условия, нарушение которых грозило ему непредсказуемыми последствиями.
Раздался первый звонок. Балерина встала с кресла, стащила с бедер теплые гетры и, постукивая пуантами по дощатому полу, пошла к выходу.
— Погоди-погоди! — воскликнула Наталья, быстро наклонилась к столу и схватила черный косметический карандаш.
Нагнав солистку, она нарисовала на ее правой щеке аккуратную черную «мушку».
— Ну, ты вообще хочешь из меня стерву сделать, — придерживая пачку, рассмеялась балерина.
— Ничего, так гораздо эффектнее.
Едва та вышла, Наталья поспешно сложила под зеркалом гримерные принадлежности, облачилась в шикарное театральное платье средневековой дворянки и тоже направилась к двери.
— Что, опять к своему художнику? — язвительно спросила Валентина.
— Он не мой, он театральный.
— Знаем мы ваши театральные шуры-муры. Лучше бы мужа себе нашла хорошего.
— Вот ты мне и подскажи, где хорошего мужа найти, — без всякой задней мысли бросила Наталья.
Валентина, семейная жизнь которой ежедневно подвергалась тяжким испытаниям из-за безудержного пьянства мужа, умолкла на полуслове и бросила на напарницу испепеляющий взгляд.
Декораторская располагалась за сценой, этажом выше костюмерной и осветительного цеха. Это был огромный зал, в котором тем не менее едва умещался полуготовый задник для нового спектакля.
Художник-декоратор Олег Сретенский с кистью в руках стоял на четвереньках, перенося с эскиза на полотно некую деталь сумрачного полуфантастического пейзажа. Его длинные русые волосы были собраны сзади в пучок. Рабочая одежда декоратора состояла из заляпанных краской джинсов и когда-то имевшей вороной цвет, а ныне отчаянно застиранной майки с полустертым портретом Курта Кобейна на груди. Студент художественного училища имени Шишкина, Олег подрабатывав в театре декоратором. Здесь его в шутку называли Пикассо, хотя гораздо охотнее он откликался на имя Лелик.
Наталья сбросила легкие летние туфли и, пройдя босиком по загрунтованному участку холста, присела
