Шло лето, время серьезных опытов и наблюдений. Все торопились в горы, к своим делянкам, растениям, зверям.
Александр Молчанов отправился в Камышки, чтобы оттуда пойти в район междуречья, где находились основные стада заповедных животных.
3
Каким путем Елена Кузьминична прослышала о приезде Капустина в заповедник, ведомо лишь ей одной.
Сильно постаревшая, совсем седая, маленькая, согнувшаяся, она встретила сына, как всегда, сдержанно, но беспокойство в глазах ее не ускользнуло от Саши. Когда она накрывала на стол, руки ее дрожали. Елена Кузьминична все посматривала на мрачное, замкнутое лицо сына, все ждала, не скажет ли он что о Капустине, а главное - о Тане.
Не могла она забыть Таню, потому что до нынешнего дня эта девушка незримо и тихо вела за собой ее сына, определяла его путь, его поступки и мысли.
С того уже давнего дня, когда Таня приехала к Елене Кузьминичне со своим женихом и когда, плача и страдая, призналась, что любит Капустина, что сама не знает, как ей поступить и что теперь будет с Сашей, Елена Кузьминична никогда не переставала думать о ее судьбе, и жалела, и оправдывала ее, сердцем женщины зная, что любовь не спрашивает, не признает никакой логики, часто идет против всяких разумных доводов. Елена Кузьминична видела горе сына, разделяла это горе, готова была взять всю тяжесть переживаний на себя, но даже самой любящей матери не дано сделать этого. Саша сильно изменился за те, теперь уже далекие несколько дней, а потом в течение всех прошедших годов словно бы ушел в себя, старался, чтобы не оставалось у него ни одной свободной минуты для размышлений и воспоминаний, которые мучили его одинаково сильно и тогда и теперь. Он очень хотел забыть Таню, и в какой-то мере ему, наверное, удалось это, но память о ней не исчезла совсем, она только спряталась где-то глубоко-глубоко...
Таня не писала им. Она даже домой, в Желтую Поляну, писала очень редко, и из этих редких писем уже через людей Елена Кузьминична знала, что Таня успешно закончила университет, работает в ботаническом саду и что у нее мальчик, Саша... Скупо, мало, но и этого было достаточно для новых размышлений и бесконечных вздохов.
И вот теперь здесь, на Кавказе, вдруг появился Танин муж, Капустин. Неужели Сашу не интересует, как у них, что с Таней?
- Ты здорова, ма? - обеспокоенно спросил вдруг Саша, по-своему истолковав ее напряженное лицо, дрожащие руки.
- Что мне сделается, сынок! - сказала она грустно. - Когда у тебя все хорошо, и мне хорошо. Ты вот что- то хмуришься, а не скажешь. Неприятности какие или вести скверные?
- У меня все нормально. Завтра опять иду с Архызом в горы.
Она вздохнула и, помедлив немного, спросила:
- А этого, из Москвы который, уже проводили?
Он кивнул и опустил глаза. Тогда Елена Кузьминична решилась сказать:
- Я иной раз все думаю да гадаю, как-то нашей Тане живется теперь?
- Я не знаю. Ничего не знаю.
- И он не сказал?
- Не сказал.
- Не нравится мне все это. Наверное, плохо ей.
Он не ответил. Отодвинул стул и вышел. А матери стало еще горше: растравила старую рану.
В доме Молчановых надолго установилась тишина.
Саша ходил по двору, колол дрова, потом отвязал Архыза и ушел с ним на речку. Вернувшись, стал собираться, почистил карабин, подогнал ремни, поточил отцовский косырь.
В час радиосвязи он нехотя включил рацию, поднял трубку и вдруг весь как-то сжался. Незнакомый, измененный помехами голос настойчиво, раз за разом вызывал все лесничества и потом медленно, чтобы было понятно, выговаривал только две фразы, смысл которых заставил Сашу прикусить губу, чтобы сдержать волнение. Он услышал: 'Сегодня в Желтой Поляне умер старейший лесник заповедника Василий Павлович Никитин. Делегация на похороны вылетает сегодня в пятнадцать часов...' И снова: 'Слушайте все...'
- Что там такое, сынок? - Елена Кузьминична уже стояла рядом и засматривала в лицо склонившегося Саши. Она не могла разобрать радиослов.
- Умер Танин отец...
- Василий Павлович? - Она мелко и часто начала креститься. - Господи боже, вот и он...
И заплакала.
С мокрым от слез лицом она взяла Сашин рюкзак, вычистила его, что-то положила, привычно нашла другие вещи сына. Сквозь слезы сказала:
- Ты костюм наденешь или комбинезон?
Она не спрашивала - поедет ли он. Это подразумевалось само собой. И тут же у нее появилась и уже не исчезала больше новая мысль: Таня приедет на похороны, они встретятся. Первый раз за шесть лет. Только бы хорошо встретились!
Засуетилась, забегала, скорей, скорей!
И Саша, наверное, подумал о Тане, и ему стало стыдно перед собой, что думает о ней больше, чем о ее теперь уже покойном отце. Он хмурился, вздыхал, старался припомнить Василия Павловича, его сосредоточенное, болезненно-серое лицо, и как они ставили у ворот новый столб, и о чем говорили, но эти воспоминания тотчас сменялись другими: вот перед окном стоит Таня, она громко смеется и хорошо знакомым жестом отводит со лба прядку светлых волос... Какая она теперь? И сына ее он представлял в воображении, и ему очень хотелось, чтобы сын был похожим на Таню, только на Таню.
- Успеть бы вам, - сказала мать.
- Наверное, полетим через Краснодар, - озабоченно ответил Саша. Оттуда до Адлера тридцать пять минут лету. Если, конечно, погода позволит.
Через несколько минут с рюкзаком и карабином за плечами Саша уже ехал попутной машиной в город. Архыз смотрел ему вслед жалобными глазами и нервно зевал. Не взял...
В конторе толкались лесники с ближних и дальних кордонов, тут были и научные работники и служащие. Многие с карабинами, одетые чисто и строго. Разговор только и шел о Никитине. Всем он был близок, как-никак, а почти тридцать лет проработал в заповеднике. В радиорубке шел непрерывный диалог, вызывали экспедицию геологов, находящуюся в сотне километров восточнее. Наконец Котенко вышел от радиста и обрадовал:
- Дают вертолет! Улетим напрямую за два рейса.
- А погода над перевалом?
- Есть погода.
Подошла грузовая машина, все быстро уселись, поехали на аэродром. Старенький, снегом и дождями исхлестанный вертолет прилетел менее чем через час. Котенко скомандовал, кому лететь первым рейсом. Саша оказался в этой группе.
Мягко сели на площадку за поселком. Молча отошли от машины, и она тотчас же с ревом улетела. Минуту стояли, провожая вертолет глазами, а потом вскинули винтовки за плечи, не сговариваясь, построились по двое и пошли к тому дому.
Как тяжело все это! Здесь уже собрались люди, стояли, ходили по двору и вокруг дома, разговор вели тихий, посматривали на открытые двери и окна. Всюду виднелись заплаканные лица женщин. Лесники стали во дворе кучей, как по команде, закурили. Потом побросали сигареты, составили винтовки шалашиком и по одному пошли в дом, где пахло вянущими цветами, а зеркало было занавешено черным. Саша все видел плохо, глаза у него были полны слез. Кто-то взял его за руку выше локтя и повел за собой.
- Борис Васильевич! - обрадованно прошептал он.
Учитель географии кивнул, стекла его очков строго поблескивали, седая голова была почему-то взлохмачена.
- Вот что, Саша, тебе задание, - сказал он твердо. - Видишь машину? Надо ехать в Адлер и встретить Татьяну с сыном. Я поручаю это тебе, как другу дома. Садись и давай побыстрее... Она прилетает в тринадцать десять, рейс триста сорок пять из Ленинграда. Час десять минут тебе на дорогу. И будь
