- Кому патроны везете?
- Егерям.
- Егеря не стреляют. Они охраняют животных.
- Стреляют. Когда в лесу такие мерзавцы, как Чебурнов.
Семен подскочил к нему, схватил за грудки:
- Но-но, ты, гидра! Чебурнова не трожь! Чебурнов когда ишшо требовал новой власти, чтоб трудовой человек мог поохотиться! Вот теперича она самая и пришла, а ты, Зарецкий, есть гидра и классовый враг!
Командир предостерегающе поднял руку. Семен осекся.
- Боец Чебурнов, - приподнято сказал он. - За точные сведения об организаторе бело-зеленой банды, за разведку и смелые действия в летучем отряде по борьбе с офицерскими бандами награждаю тебя трофейным маузером! Бей врагов революции беспощадно!
- Премного благодарен! - Чебурнов стоял по стойке 'смирно' и, приняв оружие, гордо глянул на Зарецкого, но тотчас вспыхнул, как от пощечины.
Андрей Михайлович, оправившись от первого потрясения, открыто улыбался.
- Смотри, он еще лыбится, гад! - закричал Чебурнов. - Товарищ командир, дозвольте, я его на месте стукну, как главного контру! Брательника мово, который шепнул, когда классовый враг пойдет, инвалидом на всю жизню сделал, да ишшо ограбил по дороге, гад!
И решительно защелкал затвором маузера.
- Сколько людей на вашей базе? - Командир просто отмахнулся от Чебурнова.
- Двое или трое. Фамилии нужны? - Зарецкий держался спокойно и с достоинством.
- Офицеры?
- Один бывший прапорщик. Это проверенные, честные егеря.
- Значит, на Кише? - Командир глянул на Семена.
- Без разведки туда невозможно. - Семен понял, о чем он думает. Дорога дальняя, могёт быть засада. Леса глухие, и вообще...
- Ладно, в ЧК разберутся. Вы арестованы, Зарецкий.
- Почему, позвольте узнать?
- Мы настигли вас на пути к офицерской контрреволюционной базе. Продукты, патроны, собственное признание уличают вас в принадлежности к бело-зеленым.
- Но я вам сказал...
- Рассказывать будете в ЧК. По коням!..
Этот молоденький хлопец в кожаной куртке действовал так уверенно, словно обладал исключительным даром безошибочных решений. Конечно, опыта он не имел и вряд ли понимал всю сложность событий. Худое, нездорового цвета лицо, нервные губы, горячечные глаза могли означать, что он лишь недавно из госпиталя. Или побывал в плену у белых, испытал всякое и полон решимости мстить. Жалости к офицерам по этой причине не ведал. Более того, сам вид Зарецкого, его здоровье, его воспитанность, уверенность, и все, что ставило арестованного выше, чем он сам, вызывало у командира отряда только чувство ненависти. Офицер, значит, враг.
Зарецкий тоже понял, что разговор с этим человеком не получится. Все подстроил Чебурнов. Его брат Иван выследил, сообщил Семену. Теперь Зарецкому предстояло доказывать свою непричастность к бандам в горах. Факты против него. Ехал на базу? Да, есть база. Ну, а раз есть...
Его подсадили на смирную старую лошадку. Куницу забрал боец, явно не привыкший к седлу. Она то и дело рвалась, ржала. Зарецкому вдруг очень захотелось, чтобы Куница убежала. Тогда узнали бы дома о его беде и бросились бы на поиски.
В Лабинскую приехали ночью. Полушубок и шапку отобрали, еще раз обыскали. Сунули в какую-то предварилку, где тесно сидели и лежали люди. Что за народ? Кто уже спал, кто перешептывался. Ночь. Чужие. Тоска.
С рассветом арестованные завозились, заговорили. Под низкими сводами кирпичного лабаза вздыхали, кашляли, тосковали о куреве. Слышались приглушенные обращения: 'ваше высокоблагородие', 'ваше превосходительство'. Зарецкий находился среди офицеров, плененных во время боя за станицу.
- Вызывают на допрос? - спросил он соседа с красными от недосыпания глазами.
- Каждого десятого, - усмехнулся тот. - Некогда. Уж скорей бы...
- Что скорей? - не понял Андрей Михайлович.
Сосед отвернулся. Страх ледяной струей прокатился по телу Зарецкого. В такой обстановке нетрудно пропасть. Где там разбираться!
Прошел день, второй, пятый, седьмой. Каждый вечер вызывали и уводили человек по двадцать. Андрей Михайлович пробовал говорить с чекистами, которые приходили за арестованными. Ответ был короток: 'Ждите'. Чего ждать? Будь ты проклят, Чебурнов!
Более месяца прошло в унылом, страшном ожидании. Зарецкого уже трудно было узнать. Он похудел, ссутулился, зарос щетиной и выглядел намного старше. Отчаяние и какое-то мерзкое равнодушие все более опутывало его. Иной раз казалось, что все кончено. И лишь память о семье, товарищах, о зеленом рае Кавказа придавала силу. Не-ет, он выйдет! Разберутся! Не все кончено!
Их выводили партиями на прогулку во двор, оцепленный колючей проволокой. Стоял теплый апрель. Зацветала белая акация, аромат ее проникал повсюду. Андрей Михайлович ходил, руки назад, вдыхал желанный воздух воли, видел лабинскую улицу и не без горечи думал: какое это счастье - ходить там, по этим улицам. Редкие прохожие оглядывались на арестантов. И вдруг один из этих прохожих остановился, пораженный, потом повернул назад, дождался, когда цепочка гуляющих снова окажется у ограды. Ищущий взгляд его поймал лицо Андрея Михайловича. Зарецкий не узнал любопытного бородача. Но после прогулки он вдруг признался себе, что человек, увидевший его, не кто иной, как Федор Иванович Крячко, привозивший письмо от Врублевского! Признал он его или нет? Если чудо произошло, Данута и Шапошников немедленно приедут сюда.
Он дожидался новой прогулки, как великого праздника. Но на этот раз Крячко не приходил. Вечером Зарецкого вызвали на первый допрос.
Следователь ЧК, уставший, измотанный человек, прочитал ему донос Чебурнова и протокол ареста на дороге. Из обвинения явствовало, что хорунжий Зарецкий является участником одной из белых банд, действующих в горах.
- Признаете себя виновным?
- Чушь! - коротко отрезал Зарецкий. - Рукой Чебурнова водила личная неприязнь, желание мести. Присмотритесь к нему. Он агент и подручный Улагая.
- Даже так? - Следователь устало улыбнулся. - Не хватает еще, чтобы в ЧК служили люди Улагая. Вы что-то уж очень замахнулись.
- Позвольте, я объясню, - начал было Зарецкий, но следователь выставил перед собой ладонь.
- Очень коротко. Прошу понять: я не решаю ваших судеб. Мое дело рассортировать арестованных. Значит, не признаетесь?
- Никогда и ни при каких обстоятельствах, - горячо начал Зарецкий. И минут десять говорил о себе, а следователь слушал все более заинтересованно.
- Ладно, - сказал он. - Отправим вас повыше, там разберутся.
Едва ли не в тот самый день, когда псебайцы из дома в дом передавали слух об аресте молодого Зарецкого, а на Кишу и Умпырь помчались связные, Данута кое-как успокоила стариков и поехала в Лабинскую, - да, как раз в тот день из купеческого лабаза вывели человек тридцать, окружили конвоем и повели пешим ходом по дороге на Чамлыкскую. Значит, в Армавир. Ничего хорошего большинству арестованных это не предвещало.
Напрасно Данута металась по Лабинской от одного военного к другому. Никто ничего не знал. Наконец, ей сказали, что Зарецкого увезли, но куда неизвестно. Может быть, в Пятигорск, а может, в Екатеринодар. Она поняла, что для спасения мужа нужно прежде всего отыскать Кухаревича.
И помчалась в Екатеринодар. Теперь он назывался Краснодаром.
А Зарецкий прижился в Армавире. Дело его где-то застряло, о нем самом забыли. Вокруг происходила суетливая, непонятная деятельность, арестованные приходили, уходили, менялись, время шло, и жизнь
