Так рассуждал сам с собою Борис Андреевич и постепенно обретал равновесие и спокойствие, необходимые для совершения Миссии. И, возможно, обрел бы, наконец, их вполне, если бы не наплывали на него порой прежние сомнения. Тогда опять виделась ему ловушка, в которую он уже сунул руку, а еще чуть-чуть - сунет и голову. Даже в обоих вариантах их с Ильей Ильичем плана находил он какие-то пугающие неясности и неувязки и думал: а не потому ли они допущены, что слишком энергичный господин Обломов считает его, Кудряшова, то ли глупым дитятею, то ли законченным простофилею, готовым очертя голову броситься на любую приманку, в любую авантюру, которую Илья Ильич гордо поименовал бы 'предприятием'.
Даже то обстоятельство, что господин Обломов ни одного лишнего раза не заговорил ни о грозящей им обоим смерти, ни о предстоящих - даже в лучшем варианте! - неминуемых опасностях, настораживало Бориса Андреевича. Однако же, насторожившись, он тотчас принимался корить себя, упрекая в несправедливости и безжалостности: ведь и Илье Ильичу грозили и те же опасности, и та же смерть, но если Борис Андреевич шел на это ради спасения своей родной планеты, то Илья Ильич, при всей гуманности его побуждений (если таковые действительно имелись), решался на предательство своего мира. Более того: окажись на корабле капитан или кто-либо из экипажа, ему пришлось бы погубить их, своих сотоварищей. И ради чего? Ради гуманизма? Ради спасения чужой планеты?
Но тут Борис Андреевич спотыкался в своих размышлениях, подставляя себя на место Ильи Ильича. Случись с ним такая оказия, разве пожалел бы он себя и еще двух-трех злодеев во благо спасения пусть и чужой, но разумной жизни? Нет, не пожалел бы. Пусть и мучительно было бы, однако решился б на все. Что ж? Значит, Илья Ильич не кривит душою? Выходит, что так. А о смерти он, быть может, не заговаривает лишь потому, чтоб не бередить душу Бориса Андреевича. И себя. Ему ведь тоже должно быть жутко в преддверии небытия. Но коли все так и есть, то, видно, очень силен и крепок духом господин Обломов. Без колебаний готов пойти на верную гибель, да еще в такой момент, когда для любого мужчины жизнь становится сокровищем бесценным: прозревший на пороге небытия Борис Андреевич видел, как зарождается любовь между господином Обломовым и Машенькой. Ах, сильный все-таки человек Илья Ильич! И силой своей (возможно, сам того не сознавая) крепко поддерживает Бориса Андреевича, исцеляет, пусть хотя бы на время, от сомнений и помогает проникаться сознанием величия предстоящей Миссии.
Твердо о дне предприятия они не договаривались, и Борис Андреевич, когда его не терзали сомнения и он не видел во всем подвоха, умел оценить чуткость и деликатность господина Обломова: зачем заранее подсчитывать часы и минуты, остающиеся до, возможно, вечной разлуки, зачем позволять сердцу заранее и бесполезно истекать кровью, а глазам - с тоскою следить за любимыми существами и - не приведи господи! - натолкнуть их на мысль о грядущей беде? Нет, лучше уж так, как предложил Илья Ильич: однажды он подаст знак, и они тотчас соберутся и уедут.
И вот роковое утро настало: Илья Ильич вышел к завтраку, повязавши под апаш зеленый шелковый платочек наподобие галстуха. Борис Андреевич нашел в себе силы с достаточным спокойствием и не торопясь скушать яичко всмятку и, принявшись за кофе со сливками и гренками, промолвить без малейшей дрожи в голосе:
- А не пора ли нам, Илья Ильич, совершить, наконец, поездку в обсерваторию? А то вот все бегали по лугу за бабочками и летнее солнцестояние пропустили. Теперь, грозы, видно, миновали. Ночи, похоже, ясные будут, а мы все прыг да скок, и опять время упустим!
Марья Андреевна возмутилась: а как же дамы? им что - разве не интересно? Анна Васильевна промолчала. Костенька и Наташенька дуэтом пропищали: 'И мы хотим!'. M-lle Nadine шикнула: 'Plus bas, les enfants!', и Борис Андреевич, уже окончательно взявши себя в руки, велел заложить пролетку сразу после завтрака.
Борис Андреевич, готовый, казалось, решительно ко всяким невероятностям сказочно развитой техники, все-таки воспринял прибытие на корабль как чудо, хотя не признался в этом ни Илье Ильичу, ни даже самому себе. Да и мог ли он среагировать на происшедшее по-иному? Когда они в катере, похожем на громадную ампулу, могущую при необходимости становиться абсолютно невидимой, вознеслись высоко- высоко в небеса, покружили там, а Илья Ильич поколдовал над какими-то странными приборами, перед ними, на пустом, казалось, месте возник вдруг серый продолговатый проем, и они, скользнув в него, очутились внутри округлого, слабо освещенного зала, где в прозрачных отсеках стояли два катера - точные копии того, на котором они прилетели. Борис Андреевич увидел, как под их суденышком сдвигаются узкие створы, образуя пол отсека. По краям его замерцали тревожные багровые огни, и Илья Ильич, ласково и успокоительно коснувшись руки Бориса Андреевича, сказал, что с выходом надо погодить, пока огни не погаснут сейчас сюда подается воздух. Потом Илья Ильич откинулся устало на спинку пилотского кресла и проговорил с каким-то удивительным вздохом:
- Ну вот. Опоздали. Не мы первые.
Борис Андреевич не понял, чего больше было в его вздохе и словах облегчения или горечи, но тем не менее былые сомнения опять шевельнулись в нем.
Багровые огни уже погасли, рядом с катером заструилась, блекло переливаясь, рифленая лента из какого-то непонятного материала. Илья Ильич тоном приказа сказал:
- Выходить, быстро!
Борис Андреевич выскочил вслед за ним на медленно скользившую дорожку. На душе у него стало совсем смутно от резкости Ильи Ильича, но тот, пока лента везла их к выходу из эллинга, говорил уже обычным своим тоном, правда, не без некоторого напряжения:
- Капитан уже здесь. Земное имя его - Пол Китс. Он работал в Англии. Вон тот катер - его. Второй связист Натти Бумпо тоже прибыл. Он исследовал Соединенные Штаты Америки. Так что, как видите, действовать нам придется по второму варианту.
Дорожка привела их в небольшую камеру, и здесь им пришлось недолго обождать: из крошечных отверстий в стенах их обдувало плотными струями воздуха, содержавшими, как пояснил Илья Ильич, некоторые добавки, освобождавшие путешественников от микроорганизмов чужой планеты.
Наконец внутренняя дверь раздвинулась, и они вышли в коридор.
- Ну, друг мой, - сказал господин Обломов, - теперь приготовьтесь; я постепенно приобретаю свой натуральный вид. Вглядитесь: очевидно лицо мое уже утратило румянец. - Он выдержал небольшую паузу и усмехнулся: - Ну как? Замечаете?
Борис Андреевич кивнул - щеки Ильи Ильича и вправду стали зеленовато-серыми.
- Еще раз напоминаю вам, - продолжал тот, - когда станете принимать через транскоммуникатор бетианскую речь, постарайтесь не подавать виду. Никаких реакций! Иначе погубите все!
Илья Ильич говорил уже шепотом, так как они подходили к кают-компании.
При их приближении дверь в стене раздвинулась, и они, переступивши порог, застыли: вместо двух мужчин там было трое, все рослые, крепкие, но у двоих кожа отливала изумрудной зеленью. На лицах сидевших в салоне дружно отразилась целая гамма чувств: недоумение, раздражение, недовольство.
Первым нашелся Илья Ильич:
- Разрешите доложить, капитан! - отчеканил он по-французски. Штурман Илья Ильич Обломов прибыл. Задание выполнено. Позвольте представить вам нашего гостя, астронома Бориса Кудряшова, его убеждения таковы, что я решился пригласить его к нам. Месье Кудряшов выдающийся ученый, и ему интересно и полезно будет ознакомиться с нашим миром.
Капитан, седовласый красавец, кивнул. Лицо его уже было спокойным, но и только: удовольствия оно не выражало.
- Знакомьтесь, - сказал капитан. - Натти Бумпо, наш второй связист, и его американский друг Эдди Скотт. Эдди занимается проблемами беспроволочной связи и желает пополнить на Бете свои знания. Пока не прибыли остальные, прошу вас, угощайтесь! - Пол Китс указал на столик, где были расставлены высокие бокалы с разноцветными напитками. - Не беспокойтесь: алкоголя - ни капли. Просто - укрепляющие, взбадрива... Тут капитан прервался и глянул на небольшой, усыпанный разноцветными кружочками и кнопками пультик в стене кают-компании.
Остальные невольно посмотрели туда же. В верхнем ряду пультика горели три кружочка, теперь ритмично мерцал четвертый.
- Итак, прибывает Тацуо-сан, по судовой роли - второй пилот. Интересно, тоже в компании с другом или
