раскинув руки - наверное, если бы кто-то наткнулся на него, то счел бы мертвым. За опушенными веками не было больше ничего, как не было ничего вообще на всем свете, кроме перенатруженного тела.
Потом пошел дождь, и Бардас промок до костей. Вода текла по лбу, заливала глаза, просачивалась в нос, и тут ему пришло в голову, что в лагере есть палатки, где отдыхать намного удобнее. Подняться в вертикальное положение оказалось делом нелегким, потребовавшим исполнения сложных, трудно координируемых маневров, на которые его тело было уже неспособно. Но дождь был особенно холодным, к нему добавился ветер, и потому Бардас все же собрал все силы и побрел к лагерю, волоча левую ногу, которая ни с того ни с сего решила, что не может больше сгибаться в колене.
Кровать показалась ему вершиной роскоши, но она была слишком далеко, и Бардас опустился на стул. Голова, словно только и дожидавшаяся этого момента, свесилась на грудь. Никто, похоже, не заметил, что он вернулся, и это тоже было к лучшему: его ждала бумажная работа, браться за которую в отсутствие Теудаса он просто не хотел.
Бардас закрыл глаза, но боль, обосновавшаяся во всех мускулах и суставах, слишком явно напоминала о себе, чтобы он смог уснуть. Тем не менее что-то вроде дремы все же овладело им, но тут в шею кольнуло что-то острое. Это могла быть колючка или металлическая стружка, но Бардас понял, что дело не в них.
- Привет, - сказал он.
- И тебе тоже.
Голос показался знакомым.
- Кто это?
- Я, Исъют Хедин, дочь Ниссы. Помнишь меня?
- Конечно, - ответил Бардас. - Как ты здесь оказалась?
- Обычным путем. Приплыла на корабле. Ветер все время был попутный, так что получилось быстро. Но я вижу, тебе это не очень интересно, поэтому я просто убью тебя и покончим с этим.
- Подожди, - сказал Бардас слишком поспешно. - Подожди минутку. - Из-за страха речь получалась сбивчивой, как у пьяного. - Не помню, но, по-моему, мы даже не говорили с тобой об этом. Мне бы хотелось знать, почему ты меня так ненавидишь?
- Объясню. Ты сломал мне жизнь.
- Хорошо, согласен. - Бардас медленно перевел дыхание. - Но ведь схватка была честная: ты бы убила меня, если бы...
- Я говорю не об этом, - оборвала его Исъют. - Конечно, тот факт, что ты лишил меня пальцев, не добавил любви к тебе, но, верно, схватка была честная; причина в другом. И тебе это прекрасно известно.
Бардас чувствовал, как страх забирает у него остатки сил, как предательски слабеют руки и ноги.
- Значит, ты до сих пор злишься на меня из-за того, что я убил твоего дядю... - Он никак не мог вспомнить его имя. Хедин и что-то еще. Признаваться в такой забывчивости было бы неучтиво. - Неужели? Прошло столько времени...
- Да.
- О! Но с ним у нас тоже была честная схватка. Перестань, ты ведь и сама какое-то время была судебным фехтовальщиком. Честно говоря, не вижу разницы.
Он ощущал ее дыхание - как это все знакомо, ножи в темноте, полная невозможность увидеть врага, надежда на слух и обоняние... и да, она съела недавно что-то с кориандром.
- Не видишь, - повторила Исъют. - Меня это не удивляет. Тебе бы стоило прислушиваться к тому, что говорят люди. Я сказала, что хочу убить тебя потому, что ты сломал мне жизнь, и это правда.
Бардас уже забыл, каким сильным может быть страх, как он заполняет весь мозг, вытесняя мысли, проникая во все уголки тела, словно расползающееся по бумаге масляное пятно.
- Не вижу логики, - сказал он. - Независимо от того, убил бы я его или нет, Город все равно бы пал, и твоя жизнь все равно пошла бы наперекосяк. Черт возьми, если тебе так хочется играть в логические игры, то подумай вот над чем. Это я спас твою чертову жизнь, ясно? Или это ровным счетом ничего не значит?
- Ты оказал мне услугу? Конечно, нет. У тебя и в мыслях не было этого.
Страх никак не ослабевал. Есть на свете такие истерички, которые, потрясая ножами, кричат, что убьют тебя, и потом начинают разговаривать и забывают, чего хотели. Такие не способны посеять страх в душе мужчин, запросто пробивающих себе дорогу через гущу неприятельской армии. Но Исъют не из их числа, и Бардас боялся ее; боялся настолько, что с трудом контролировал речь и мочевой пузырь. В конце концов, она его племянница, если в теории наследственности что-то есть, то ему грозят серьезные неприятности.
- Ты меня запутала, - сказал он. - Почему бы не объяснить все толком и не заставлять меня гадать?
- Хорошо, я объясню. - Она немного усилила нажим. - Все очень просто. Ты сделал из меня вот это. - Послушать только, сколько отвращения и ненависти можно вложить в одно слово. - Ты, дядя Бардас, сделал из меня то, что я есть сейчас. И вот что я тебе скажу, ты большой ловкач, ты превратил меня в одну из Лорданов: тоже страшное оружие. Большое тебе спасибо.
Во рту у Бардаса появилось что-то горькое, он сглотнул.
- Будь справедлива. Это сделала твоя мать: я здесь ни при чем.
- О нет, она только начала. Но я ушла от нее, я хотела быть Хедин, а не Лордан. И так было, пока ты не вмешался. Вот почему я хочу убить тебя.
- Понятно, - сказал Бардас. - Но убив меня, ты сделаешь еще один шаг на пути превращения в того, кем ты не хочешь быть.
- Нет, - ответила она. - Лорданы своих не убивают. Возьми, к примеру, дядю Горгаса: ты убил его сына, а он простил тебя. Ты мог убить меня, но не убил. Моя мать могла разделаться со мной запросто, в любой момент, но не сделала этого. Вы не так устроены. - Она рассмеялась. - Чем больше я об этом думаю, тем больше убеждаюсь, что окажу тебе услугу. Ну же, дядя Бардас, назови мне хотя бы одну причину, почему ты хочешь жить. Если бы на моей совести была хотя бы половина того, что натворил ты, я умерла бы от истощения, потому что не смогла бы ни есть, ни пить. Твоя жизнь - нечто совершенно ужасное: моя уже достаточно плоха, а ведь я только начала.
- Что ты такое говоришь? Если отбросить последствия, то я не могу вспомнить ни единого случая, когда сделал что-то, исходя не из лучших побуждений.
- Вряд ли стоило так говорить, учитывая обстоятельства.
- Неужели? - Бардас едва удержался от того, чтобы не встряхнуться, подобно вылезшей из речки собаке. - Я так не думаю. Ты ведь не собираешься убивать меня. Если бы хотела, давно бы уже убила.
- Ты так считаешь? - сказала Исъют и ткнула ножом ему в шею.
Позднее, размышляя о случившемся, Бардас решил, что этот тактический успех перевесил все допущенные им в течение дня ошибки. Ловко спровоцировав Исъют, он получил преимущество хотя бы в том, что знал, когда именно последует удар. Это дало возможность резко наклонить голову вперед и в сторону - лезвие прошло по основанию черепа, оставив страшную рану, но от таких не умирают - и одновременно резко оттолкнуть стул с таким расчетом, чтобы его спинка угодила ей в солнечное сплетение. Упав на пол, Бардас перекатился и выбросил руку вперед, туда, где - если ее никто не сдвинул должна была находиться подставка для письменных принадлежностей Теудаса. После трех лет в шахтах найти предмет на ощупь, по памяти, ему было легче, чем с открытыми глазами и при свете. Рукоятка перочинного ножа сама легла в ладонь, а бросок был просто продолжением упражнения. Он услышал, как лезвие вошло в плоть, услышал судорожный вздох и схватил саблю, которую оставил лежать на столе.
- Дядя Бардас, нет...
Сталь полоснула по живому, разрывая кожу, сухожилия и мясо.
- Спасибо, - инстинктивно сказал он и подождал - всегда считай до десяти, прежде чем сходить с места: еще один ценный урок, вынесенный из подземелий, - вслушиваясь в тишину, потом встал, опустил саблю и пошарил вокруг, отыскивая лампу.
К тому времени, когда появился свет, она была уже мертва: с перерезанной шейной веной долго не живут. На полу стояла небольшая лужа крови, а в ее глазах застыл страх: наверное, в последний момент
