– Нет, – прошептала я. – Я буду просить их, умолять. Они же не звери, они сжалятся надо мной и моим ребенком.
Я даже не знала, верю ли в то, что говорю. По крайней мере, мне хотелось верить, пусть даже это был самообман. Кто знает, может быть, я преувеличиваю жестокость отца. Когда-то он сказал о моем сыне: «Будь он проклят». Но это было давно, почти год назад. И кто может не смягчиться, увидев этого прелестного малыша, его глаза, трогательную детскую улыбку?
– Прощайте! – произнесла я.
Слезы застилали мне глаза, когда я выходила через распахнутые ворота, покидая ферму Пьомбино. Содрогаясь, я увидела лицо своего отца. Взгляд совсем некстати отмечал какие-то мелочи: банты на туфлях, дорожную пыль на чулках, инкрустацию на ножнах шпаги…
Его пальцы, такие холодные, впились в мое запястье.
– Вот вы и со мной, мадемуазель, – услыхала я его язвительный голос, – ну, разве не трогательная встреча?
Он куда-то тащил меня, и я шла, не разбирая дороги, дойдя таким образом до кареты.
– Гони! – скомандовал принц.
Карета понеслась прочь от фермы Пьомбино.
– Итак, ровно в шесть часов вечера наше судно отправляется из порта Сен-Пьер на острова Мадейра, – произнес принц, щелкая крышкой серебряных часов, – у нас еще достаточно времени, мадемуазель, чтобы обсудить ваше поведение и уладить то, что очень нуждается в улаживании.
Я безучастно сидела на стуле, не вполне разобрав смысл его слов. У меня совершенно не было сил. Уже долгое время я не спускала Жанно с рук, и локти у меня онемели.
– Должен признаться, Сюзанна, что вы нарушили все мои планы и вели себя совсем не так, как я вам предписывал.
Он пододвинул плетенное из лозы кресло и сел рядом со мной.
– Вы думаете, мне так нужно было посетить Мартинику, если я приехал сюда? Да я, тысяча чертей, до самой смерти не появился бы здесь. Я был в Париже, когда Воклер привез мне весьма тревожные известия о вашем исчезновении. Я примчался сюда, провел тщательные поиски – и что же? Я нахожу вас в доме вашего нового любовника, какого-то грязного итальяшки, даже не дворянина, черт побери!
Я смотрела на него с изумлением. Мало-помалу до меня доходил смысл слов принца, но все-таки…
– Какой новый любовник? – спросила я, недоумевая. Мне весьма странно было слышать об этом. Каким нужно быть глупцом, чтобы вообразить такое.
– Я была в доме моего брата, Антонио. Второго моего брата, Луиджи, вы застрелили, и я вас ненавижу. Будьте вы прокляты.
Я произнесла это негромко, но так яростно, что у принца дернулась щека.
– О, – сказал он холодно, – я-то думал, что у вас расстроены нервы. А вы, оказывается, в здравом уме. Вы слово в слово повторили мне те слова, которые я уже слышал в Париже во время нашего последнего свидания. Теперь вы будете часто напоминать мне об этом?
Я смотрела на него с отвращением.
– Не знаю. Я бы предпочла вообще не встречаться с вами. Жанно тихо сопел у меня на груди. Странно, но ему, обычно такому чуткому и капризному, теперь не передавалось мое волнение и напряженность ситуации.
– Я очень ошибся в вас, мадемуазель. Вы не из рода Тальмонов. Правильно говорят, что главное – это кровь матери.
– Я слышала это уже сто раз. Полагаю, вы привезли меня сюда не за тем, чтобы открыть мне тайну моего происхождения? – спросила я устало, но с некоторой долей язвительности.
– Я привез вас затем, чтобы забрать в Париж, и я это сделаю.
Я была готова ехать куда угодно, лишь бы Жанно оставался со мной.
– Знаете, что я сделаю с вашим ребенком?
У меня зашлось сердце. Что он сделает! Он говорил так, как говорил бы палач своей жертве!
– Здесь, на Мартинике, есть подходящая семья. Муж и жена, очень желающие иметь ребенка. Я навел справки. Они крупные плантаторы, словом, люди весьма обеспеченные. По вероисповеданию – гугеноты; их предки уехали из Франции после отмены Нантского эдикта.[4] Таким образом, вы понимаете, что их род обосновался здесь давно. Для островов эта семья – довольно знатная аристократия. Их фамилия – де Круа.
Я тупо смотрела на принца. Какие-то гугеноты, плантаторы острова… В голове у меня все смешалось, словно я на миг потеряла рассудок.
– Я… я не понимаю вас, – проговорила я шепотом. Мне уже начинало казаться, что я больна.
– Гут нечего понимать, милочка! Выход весьма прост. Я отдам вашего ребенка, разумеется, отдам в хорошие руки, как вы это уже поняли. Де Круа, мне кажется, совсем неплохо для незаконнорожденного. А вы вернетесь в Париж и выйдете замуж.
Нет, это казалось мне слишком чудовищным, чтобы быть правдой. Я взглянула на Жанно. Этот прелестный малыш должен достаться какой-то мадам де Круа? Я столько страдала, я носила его девять месяцев, я кормила его молоком, замечала все изменения, происходящие с этим созданием, слышала его смех, ощущала теплоту его тела. И это сокровище отдать мерзкой креолке?
– Нет-нет, – прошептала я, – вы не можете этого сделать.
– Могу, мадемуазель. Для вашего же блага, для вашего доброго имени. Вы вернетесь в Париж одна, и
