забывали об этом и очень косо смотрели на то, что право короля брать у них деньги, предусмотренное для особых случаев, никак не прекращает действовать. Представление о постоянных государственных расходах, не связанных с образом жизни суверена и его личной службой, укладывалось в головах очень медленно.
Подданные короля видели, что цены растут, кроме цен на зерно, которые могли бы восстановить покупательную способность крестьян и сеньоров-землевладельцев, живущих за счет натурального оброка, десятины или полевой подати. Городские бюргеры замечали, что в результате инфляции стремительно обесцениваются их ренты, арендная плата и задолженности им. Короче говоря, все были недовольны.
В марте 1343 г. король предпринял две операции, финансовая прибыль от которых далеко не компенсировала их пагубных политических последствий. Он решил собрать, несмотря на перемирия, налог в четыре денье с ливра — 4 из 240 денье, составлявших один ливр, то есть 1,7 %, — обложив им продажи и сославшись в оправдание лишь на потребности обороны королевства. Он реорганизовал габель, то есть королевский контроль над торговлей солью, контроль, который обосновывал, но плохо оправдывал обложение налогом этого продукта первой необходимости. Введенная Людовиком X в году, когда шли спекуляции солью, габель поначалу выглядела приемом регулирования рынка, выгодным для потребителей. За тридцать лет все наконец поняли, что это еще один налог.
Оставалось покончить с инфляционным кризисом, в отношении которого никто не сознавал, что это элемент векового развития экономики. Все считали, что монета обесценивается, потому что финансами плохо управляют. Кричали о спекуляциях, даже об измене. Находить козлов отпущения было, конечно, легче, чем лечить болезнь.
На Генеральных штатах, созванных в Париже в августе, Франция еще была представлена целиком — как Франция языка «ок», так и Франция, где для выражения согласия говорили «ойль», «да». Скоро Лангедойль и Лангедок будут собираться по отдельности.
Король сделал им предложение, какое уже делал в свое время его дядя Филипп Красивый: он будет чеканить гроши и серебряные денье, аналогичные монетам Людовика Святого, той «доброй монете» Людовика Святого, на которую ссылались уже почти сорок лет, а Штаты разрешат ему по-прежнему взимать налог с продаж. Таким образом, внушалась идея альтернативы налог-монета, уже представленная во всех провинциальных хартиях 1315 г.: подданные короля за участие в расходах монархии покупают право на твердую монету.
Если бы порча монеты была лишь следствием королевского произвола с единственной целью получить прибыль для казны, такая сделка была бы обоснованной. Но с тех пор как инфляция была связана с нехваткой платежных средств и прежде всего с нехваткой серебра, предложения такого рода стали мошенничеством. Король очень хорошо знал, что сохранить твердую монету не удастся, даже если бы удалось ее восстановить, поскольку баланс рынка ценных металлов был уже не тем, что во времена Людовика Святого. Зато он получал налог.
Из соображений выгоды депутаты Штатов были заинтересованы в твердой монете. Знать, прелаты, бюргеры — все они были кредиторами, собственниками, вкладчиками. Дефляция означала повышение ценности их вкладов. Налог же отягощал всех. Те, кто умел переложить его бремя на других, относились к нему не так враждебно, как к девальвации монеты. Когда пьешь вино из своего виноградника и получаешь учетные проценты, лучше налог на вино, покупаемое в кувшине в таверне, чем слабая монета.
Ведь депутаты были лицами привилегированными. Привилегии имели знать и духовенство, налоги с которых собирали по особому режиму. Привилегии имели бюргеры, которые считались представителями оставшейся части нации и всегда стремились отстоять экономические льготы, предоставленные их городу или ремеслу. Для парижан было особо важно сохранить монополию на торговое судоходство на Средней Сене между Йонной и Уазой и на самих этих реках. Они следили за сохранением своей юрисдикции, распространявшейся на всю экономическую жизнь столицы и области. Они не забывали о своей способности приобретать дворянские фьефы.
Но именно привилегированные лица завидовали друг другу. Привилегия была правом на юридический партикуляризм и правом урезать привилегию другого. Об этом хорошо сказали парижане:
Ваши люди из вашего города Парижа заключили денежный договор с Вами по причине арьербана, и в оном договоре было сказано и оговорено, что вклад должны вносить люди всякого разряда.
И тем не менее декан и капитул Парижа стараются избавить от сего некоторых жителей города Парижа, уверяя, что это их «гости» (арендаторы), ибо один должен денье, а другой полушку чинша либо иные суммы за их дома, хоть и не имеют другой юрисдикции или сеньориальных прав…
У оных декана и капитула имеется несколько приставов, каковые постоянно служат в парижской церкви, и каждый носит жезл на свою службу, каковые, по их словам, освобождены от налогов. И, ссылаясь на оных приставов, они обращаются к парижским бюргерам, самым богатым, и продают им должности приставов, дабы за это тем дали льготу, обходя и подрывая Ваше право, во вред и в ущерб добрым людям вашего города.
Поскольку король еще не был вынужден торговать привилегиями, парижанам все-таки пришлось поступить, как всем остальным, — они согласились платить налог, взамен на который король 26 октября 1343 г. восстановил твердую монету: он установил курс гроша чистого серебра в 15 турских денье, тогда как прошлым летом грош стоил 60 денье. Естественно, должники всякого рода, особенно арендаторы, не преминули расшуметься. Они были должны десять или сто денье. Они по-прежнему должны десять или сто. Но в денье серебра стало больше, и легко понять, что получишь их меньше…
Генеральные штаты 1343 г. по-настоящему не потребовали реформ в том смысле, как понимали это слово сорок лет назад или будут понимать в 1346 г., когда это слово станет лейтмотивом Штатов. Об ограничении монархического произвола речи еще не было. Единственной уздой для королевского абсолютизма был Совет, а двери в него открывал король.
Что касается совершенствования механизмов управления, Филипп VI не ждал, чтобы от него этого потребовали. Уже в апреле 1343 г. он опубликовал ордонанс, которым восстановил несколько институтов, подрываемых хорошо известными пороками: совмещением должностей, некомпетентностью, неясностью задач. Одной из язв этой системы были подложные акты, в силу которых король давал или предоставлял, часто не зная этого, владения или милости, о величине или масштабах которых ни он, ни его люди никогда не узнают. В этом плане король не питал иллюзий: он хорошо знал, что те, кто ему служит, извлекают из этого выгоду. Но не мог же он обойтись без слуг…
Чиновники — мы бы сказали, должностные лица — как таковые не были представлены в Генеральных штатах, и удачным политическим ходом было пожертвовать немногими из них на алтарь налоговых требований. Бароны, прелаты и купцы на этот раз были едины: все беды королевства от этих государственных нахлебников — «крючков» из королевских судов, богачей из финансовой администрации, короче говоря, королевских слуг.
Штаты ничего не потребовали, но они ощутили, до какой степени королевская политика зависит от их доброй воли. Им решать, будут ли у короля средства для управления или нет. С того момента волнение практически не прекращалось. Под одними и теми же словами — реформа, привилегии, льготы — каждый понимал свое. Но в воздухе витала мысль: чтобы оплатить свою войну и подавить мятежи, вспыхивавшие со всех сторон, король способен торговаться о самих основах политической жизни.
В такой атмосфере претензий в феврале 1346 г. открылись новые Генеральные штаты, собранные на сей раз раздельно: в Париже — Лангедойль, в Тулузе — Лангедок. Король готовил кампании в Аквитании и Бретани — никто не мог предвидеть кампанию в Креси — и не имел необходимых ресурсов. К тому же он желал реорганизовать налоговую систему; «подымная подать», то есть прямой налог по столько-то с «очага», должна была заменить косвенный налог, который тяготил экономику и парализовал ее в некоторые моменты, соляную габель, а также четыре денье с ливра.
Между тем Штаты очень быстро проявили интерес к растущему недовольству населения королевскими служащими, сержантами, прево, всевозможными уполномоченными, число которых при каждой возможности росло за счет страны. Король сделал некоторые уступки — в феврале в Париже, в мае в Тулузе, — чтобы «протолкнуть» налог. Однако ропот почти не стихал, а поражение при Креси добавило
