который вечно отсутствовал, когда был нужен.
— Назад к своим корням, — как сказала бы Сольвейг, а может, она так и сказала. Но Рита больше ее не слушала. Она перестала слушать.
Она начала, временами это было особенно ощутимо, приходить в отчаянье.
В тот год они с Сольвейг вдвоем убирались в Стеклянном доме на Втором мысе.
— Мы отличная команда, — сказали Рита и Сольвейг маме кузин.
Воспоминание о Яне Бакмансоне. Оно поблекло.
Владелица Стеклянного дома, она иногда выходила, и ее можно было увидеть с Первого мыса. А в дождь и сильный ветер ее можно было видеть в доме, такую же — в солнечных очках в инвалидном кресле, обращенном к морю, в эркере, на веранде; «мой фантастический Зимний сад» или «my lovely garden», как она еще говорила, но это было давно. Словно пилот самолета перед взлетом. Словно капитан космического корабля. Фрекен Эндрюс. Окна такие чистые-пречистые. Рите это было известно. Это они с Сольвейг драили и драили их.
«Надо бы раздобыть пистолет».
Это донеслось откуда-то.
Воспоминание о Яне Бакмансоне. Оно поблекло.
Как-то раз, немного раньше, посреди рабочего дня в Стеклянном доме, Рите вдруг сделалось дурно, силы оставили ее, и она пошла домой в сторожку, чтобы отдохнуть.
И застала Дорис Флинкенберг с поличным: та рылась в ящике, где хранился пистолет, который они с Сольвейг получили в наследство, их драгоценность.
— Что за черт! Разве ты не в Альпах?
— Нет, — отвечала Дорис Флинкенберг, у которой была способность возникать в самых разных местах — там, где ее меньше всего ожидали встретить. — Как видишь. Нет.
— А здесь что ты делаешь?
— Пистолет ищу. Сама видишь. Он мне нужен.
— Ну, нет. Ты его не получишь. Он не твой. У тебя нет никакого права здесь находиться.
И тогда Дорис произнесла медленно, почти нараспев:
— Хм. Разве не ты рассказала об американке? Что один человек истолковал все неправильно. Это была я. Что она, во всяком случае, осталась жива.
Рита застыла.
А потом начала, как можно спокойнее:
— Ну, может, это и не совсем так. Хотя с другой стороны, Дорис… есть вещи, о которых ты не знаешь. Есть вещи, которые… во всяком случае… мы поговорим об этом позже.
— Да уж, — сказала Дорис Флинкенберг на сверкающей сцене. — Поговорим обязательно. Так могу я взять пистолет? Ненадолго, одолжить?
— Ладно, возьми, — прошипела Рита. — Но верни без задержки.
— Пока. Да, и никому ни слова.
— Я же сказала, убирайся.
— Шшш…
— Убирайся.
Лиз Мааламаа в спортивных перчатках, время от времени почесывает собачку за ушком, не сбавляя скорости.
Девочки, они ничего не говорят, но полны радостных ожиданий. Поездка с Лиз Мааламаа, это супер, пусть пока еще ничего не случилось.
Они направляются в «Орлиное гнездо» — ресторан на окраине города.
— Я так проголодалась, девочки, — сказала Лиз Мааламаа, стоя посреди осколков в подвальном этаже в доме на болоте, — и песик мой хочет пить. Да, его зовут Джек. Можете его погладить.
И девочки, все еще в нерешительности, погладили его. Но теперь, если Лиз Мааламаа принимала решение, она уже не отступала.
— Так вы любите танцевать? — спросила Лиз Мааламаа, потому что видела девочек и слышала музыку, внизу в бассейне. — А не убить ли нам сразу двух зайцев? — И Лиз Мааламаа хлопнула в ладоши. — Я голодна, собака моя хочет пить, а вы — похоже, вам стоит немного прогуляться, уж больно вы бледненькие. Выходите и посмотрите на мир. И станцуйте с президентами. Вам это нужно, короче говоря, — сказала Лиз Мааламаа, — выбраться потанцевать.
И они приехали в «Орлиное гнездо», ресторан был расположен в башне, и вид был замечательный; круглый ресторан с круглой танцплощадкой посередине. Они заняли столик у окна, песик Джек на столе, лакал воду из кружки на подносе. А Лиз Мааламаа ела бифштекс, и девочки тоже проголодались.
Потом музыка заиграла громче, и вошли президенты. И правители. Договор о мире был подписан, и настало время БИФШТЕКСОВ и ТАНЦЕВ. И они танцевали. Сандра в блестящих одеждах и Дорис, такая, какая была, но она и так красивая — просто загляденье, ее, во всяком случае, приглашали, почти все время. Они танцевали с американским президентом, с толстым Леонидом Брежневым из Советского Союза, с Кекконеном и очень многими из Бернадоттов… но вдруг посреди танца Дорис опустилась на пол.
Лиз Маалармаа кричала откуда-то:
— Должна сказать вам, девочки, что милость столь велика, столь велика. Малютка Дорис, ты споткнулась, с тобой что-то не так? — Но нет, с Дорис все в порядке. Она просто услышала другую песню…
«Пусть кровью и золотом еще пылают волны,
Но скоро ночь потребует свой долг».
Она раздавалась где-то совсем рядом. Доносилась с чьего-то магнитофона, с чьей-то кассеты. И ей вдруг захотелось быть там.
— Домой, — говорит Дорис. — Я хочу домой.
И добавляет: «Я пойду, не провожайте меня».
И Лиз Мааламаа, собака, Сандра и президенты стоят и смотрят ей вслед.
— Я пойду одна. Сейчас.
Дорис покидает «Орлиное гнездо» и уходит.
Домой. Долгая дорога домой.
Так случается, когда лето отталкивает кого-нибудь.
Так бывает, когда кто-то надоедает лету, и тогда ему приходится убираться восвояси.
Розовая, как поросенок, почти обгоревшая, Дорис Флинкенберг вернулась в дом кузин.
Домой.
Дома.
Что делать?
Запереться?
Запереться в кухне мамы кузин с кроссвордами и газетами? «Еженедельным обозрением», «Аллерс» и другими. «Преступления и жизнь». Словари. Учиться писать новые слова. Например, «апофеоз», «аномалия» и «аналогия».
Стоило ли этим заниматься? Было ли это возможно?
