— Будто не знаешь.
— Вот и я так, — облегченно сказал Володя. — Я так тебе рад. Ты знаешь, я так рад…
— Я тоже, — нехотя сказал Сережка: он терпеть не мог сердечных излияний. — Немцы у вас злые?
— Пьянствовали всю ночь. Всех кур пожрали. Несколько раз в комнату ломились, — сказал Володя небрежно и в то же время словно гордясь перед Сережкой тем, что он уже испытал на себе, каковы немцы. Он только не сказал, что ефрейтор приставал к сестре.
— Значит, еще ничего, — спокойно сказал Сережка. — А в больнице остановились эсэсовцы, там раненых оставалось человек сорок, вывезли всех в Верхнедуванную рощу и — из автоматов. А врач Федор Федорович, как они их стали брать, не выдержал и вступился. Так они его прямо в коридоре застрелили.
— Ах, черт!.. Ай-я-яй… Какой хороший человек был, — сморщившись, сказал Володя. — Я ведь там лежал.
— Человек, каких мало, — сказал Сережка.
— И что ж это будет, господи! — с тихим стоном сказала Елизавета Алексеевна.
— Я побегу, пока не рассвело, — сказал Сережка. — Будем связь держать. — Он взглянул на Люсю, сделал витиеватое движение рукой и лихо сказал: — Ауфвидерзеген!.. — Он знал, что она мечтает о курсах иностранных языков.
Его ловкое, юркое, щуплое тело скользнуло во тьму, и сразу его не стало ни видно, ни слышно, — он точно испарился.
Глава девятнадцатая
Самое удивительное было то, как они быстро договорились.
— Что ж ты, девушка, читаешь? В Краснодон идут немцы! Разве не слышишь, как машины ревут с Верхнедуванной? — стоя у ног ее, с трудом сдерживая дыхание, говорил Сережка.
Валя все с тем же удивленным, спокойным и радостным выражением молча смотрела на него.
— Куда ты бежал? — спросила она.
На мгновение он смешался. Но нет, не могло быть, чтобы эта девушка была плохой девушкой.
— Хочу на вашу школу забраться, побачить, шо воно буде…
— А как ты заберешься? Разве ты бывал в нашей школе?
Сережка сказал, что он был в их школе один раз года два назад, на литературном вечере.
— Да уж как-нибудь заберусь, — сказал он с усмешкой.
— Но ведь немцы могут в первую очередь занять школу? — сказала Валя.
— Увижу, что они идут, да прямо в парк, — отвечал Сережка.
— Ты знаешь, лучше всего смотреть с чердака, оттуда все видно, а нас не увидят, — сказала Валя и села на своем пледе и быстро оправила косы и блузку. — Я знаю, как туда попасть, я тебе все покажу.
Сережка вдруг проявил некоторую нерешительность.
— Видишь, какое дело, — сказал он, — если немцы сунутся в школу, придется прыгать со второго этажа.
— Что ж поделаешь, — отвечала Валя.
— А сможешь?
— Спрашиваешь…
Сережка посмотрел на ее загорелые крепкие ноги, покрытые золотистым пушком. Теплая волна прошла у него по сердцу. Ну, конечно, эта девушка могла спрыгнуть со второго этажа!
И вот они уже вдвоем бежали к школе через парк.
Большая двухэтажная школа из красного кирпича, с светлыми классами, с большим гимнастическим залом, была расположена у главных ворот парка, против здания треста «Краснодонуголь». Школа была пуста и закрыта на ключ. Но, исходя из благородных целей, какие они преследовали, Сережка не посчитал для себя зазорным, наломав пук ветвей, с их помощью выдавить одно из окон в первом этаже, выходящее в глубину парка.
Сердца их благоговейно замерли, когда они, на цыпочках ступая по половицам, прошли через один из классов в нижний коридор. Тишина стояла во всем этом просторном здании, малейший шорох, стук гулко отзывались вокруг. За эти несколько дней многое сместилось на земле, и многие здания, как и люди, потеряли прежнее свое звание и назначение и еще не обрели нового. Но все-таки это была школа, в которой учили детей, школа, в которой Валя провела много светлых дней своей жизни.
Они увидели дверь с дощечкой, на которой написано было: «Учительская», дверь с дощечкой: «Директор», двери с дощечками: 'Кабинет врача', 'Физический кабинет', 'Химический кабинет', «Библиотека». Да, это была школа, здесь взрослые люди, учителя, учили детей знанию и тому, как надо жить на свете.
И от этих пустых классов с голыми партами, помещений, еще хранивших специфический школьный запах, вдруг повеяло и на Сережку и на Валю тем миром, в котором они росли, который был неотъемлем от них и который теперь ушел, казалось, навсегда. Этот мир казался когда-то таким обыденным, заурядным, даже скучным. И вдруг он встал перед ними такой неповторимо чудесный, вольный, полный откровенных, прямых и чистых отношений между теми, кто учил и кто учился. Где они теперь, и те и другие, куда развеяла их судьба? И сердца и Сережки и Вали на мгновение распахнулись, полные такой любви к этому ушедшему миру и смутного благоговения перед высокой святостью этого мира, который они в свое время не умели ценить.
Они оба испытывали одни и те же чувства и без слов понимали это, и за эти несколько минут они необыкновенно сблизились друг с другом.
Узкой внутренней лестницей Валя вывела Сережку на второй этаж и еще выше, к маленьким дверям, ведущим на чердак. Двери были закрыты, но это не обескуражило Сережку. Пошарив в кармане брюк, он достал складной ножик, сервированный многими другими полезными предметами, среди которых была и отвертка. Вывернув винтики, он снял ручку двери так, что замочная скважина предстала перед ним обнаженная.
— Классно работаешь, сразу видно, что профессиональный взломщик, — усмехнулась Валя.
— На свете кроме взломщиков есть еще слесаря, — сказал Сережка и, обернувшись к Вале, улыбнулся ей.
Поковыряв в скважине долотцом, он открыл дверь, и на них пахнуло жаром от накалившейся на солнце железной крыши, запахом нагретой чердачной земли, пыли и паутины.
Пригибаясь, чтобы не задеть головой балок, они пробрались к одному из чердачных окон, сильно запыленному, и, не вытерев окна, чтобы их нельзя было увидеть с улицы, прижались лицами к стеклу, едва не касаясь друг друга щеками.
Из окна им видна была вся Садовая улица, упиравшаяся в ворота парка, особенно та сторона ее, где стояли стандартные дома работников обкома партии. Прямо перед их глазами на углу улицы видно было двухэтажное здание треста 'Краснодонуголь'.
С того момента, как Сережка покинул Верхнедуванную рощу, и до того момента, как они вместе с Валей прижали свои лица к пыльному чердачному стеклу, прошло довольно много времени: немецкие части успели войти в город, по всей Садовой улице теснились машины, и там и здесь видны были немецкие солдаты.
'Немцы… Вот они какие, немцы! Немцы у нас в Краснодоне', — думала Валя, и у нее колотилось сердце, и грудь ее вздымалась от волнения.
А Сережку занимала больше внешняя, практическая сторона дела; острые глаза его схватывали все, что попадало в поле их зрения из окна на чердаке, и Сережка, сам того не замечая, запоминал каждую мелочь.
Не более десяти метров отделяли здание школы от здания треста. Здание треста было пониже здания школы. Сережка видел перед собой железную крышу, внутренность комнат второго этажа и ближайшую к окнам часть пола в первом этаже. Кроме Садовой улицы Сережка видел и другие улицы, в иных местах загороженные от него домами. Он видел дворы и зады владений, в которых хозяйничали немецкие солдаты. Постепенно он вовлек и Валю в круг своих наблюдений.
— Кусты, кусты рубят… Смотри, даже подсолнухи, — говорил он. — А здесь, в тресте, у них, видно, штаб будет, видишь, как хозяйничают…
Немецкие офицеры и солдаты — делопроизводители, писаря — хозяйственно размещались в обоих этажах треста. Немцы были веселы. Они растворили все окна в тресте, рассматривали помещения, доставшиеся им, рылись в ящиках столов, курили, выбрасывая окурки на пустынную улочку, отделявшую здание треста от здания школы. Через некоторое время в комнатах появились русские женщины, молодые и пожилые. Женщины были с ведрами и тряпками. Подоткнув подолы, женщины стали мыть полы. Аккуратные, чистенькие немецкие писаря острили на их счет.
Все это происходило так близко от Вали и Сережки, что какая-то еще не вполне осознанная мысль, жестокая, мучительная и в то же время доставлявшая наслаждение ему, вдруг застучала в Сережкином сердце. Он даже обратил внимание на то, что оконца на чердаке легко вынимаются. Они были в легких рамах и держались в своих косячках на тонких, косо прибитых гвоздиках.
Сережка и Валя сидели на чердаке так долго, что могли уже разговаривать и о посторонних предметах.
— Ты Степку Сафонова после того не видала? — спрашивал Сережка.
— Нет.
'Значит, она просто не успела ничего сказать ему', — с удовлетворением подумал Сережка.
— Он еще придет, он парень свой, — сказал Сережка. — Как ты думаешь жить дальше? — спрашивал он.
Валя самолюбиво повела плечом.
— Кто же может это сказать теперь? Никто же не знает, как это все будет.
— Это верно, — сказал Сережка. — К тебе можно будет зайти как-нибудь? Родители не заругаются?
— Родители!.. Заходи завтра, если хочешь. Я и Степу позову.
— Как зовут тебя?
— Валя Борц.
В это время до их слуха донеслись длинные очереди из автоматов, а потом еще несколько коротких — где-то там, в Верхнедуванной роще.
— Стреляют. Слышишь? — спросила Валя.
