Махкам-ака усадил Сарсанбая на айване и намочил ему голову. Сарсанбай опасливо спросил:
—А что, если не брить, амаки?
—Нельзя, сынок. Голова у тебя очень грязная. А разве больно?
—Больно!
—Потерпи немного.
В дверях появился заспанный Витя. Он сделал шаг вперед и остановился, увидев Сарсанбая.
— Что, еще одного привели? — оторопело спросил мальчик.
Вслед за Витей на айван вышел Остап. Он с любопытством смотрел и на Махкама-ака и на Сарсанбая.
—Меня этот дядя привел первым, понял? — повернулся к Остапу Витя.— Он мой папа, понял?
Кончив брить Сарсанбая, Махкам-ака подошел к Остапу.
—Ну, сынок, узнал меня?
—Узнал. Видел вас в детдоме.
—Молодец, не забыл. Как ты спал? Останешься здесь или и от нас убежишь? — ласково спрашивал Махкам-ака.
Остап засмущался, промолчал.
—Эй, мать, можешь купать Сарсанбая.
Мехриниса принесла ведро воды, мыло, мочалку и положила все рядом с тазом. Позвав Сарсанбая, сняла с него рубашку, затем попыталась снять штаны. Но Сарсанбай крепко ухватился за пояс штанов и молча пыхтел.
—Вода остынет! Что ты делаешь?
—Не сниму.— Мальчик вцепился в штаны еще крепче.
Махкам-ака подошел к Мехринисе.
—Отойди-ка, сам искупаю. Снимай, сынок, штаны!
Как только Мехриниса вышла, Сарсанбай разделся и
влез в таз. Махкам-ака зачерпнул чашкой воду из ведра и вылил на него. Сарсанбай вздрогнул, изо всех сил закрыл глаза.
—Витя, иди сюда. Бери мыло и мочалку. Потри-ка ему спину.
—Фу, какой грязный.— Витя брезгливо поморщился и продолжал стоять, задрав нос.
—Такой и ты был, когда пришел к нам. Давай лей скорее.
—Мылом его все равно не отмыть,— сказал Витя.
—А чем же?
—Скребницей. Чем лошадей чистят.
—Перестань болтать, потри ему спину.
—Да ну его. Пусть сам и трет себя, если надо.— Витя упрямо заложил руки за спину.
—Ах ты, неумеха! — рассердился Махкам-ака и позвал Остапа: — Иди сюда, сынок, возьми мочалку.
Остап нехотя подошел, взял в одну руку мочалку, в другую мыло, начал тереть Сарсанбая.
—Сильнее, сынок. Что ты как неживой?
Остап стал тереть сильнее, но вдруг у него на глазах появились слезы и потекли по щекам. Махкам- ака не успел спросить, в чем дело, потому что громко заплакал Витя, обиженно сидевший на краю айвана. Подбежавшая к Вите Галя тоже захныкала. Махкам-ака растерянно оглянулся и крикнул Сарсанбаю:
—Что же ты молчишь? И ты плачь.
Сарсанбай принял его слова за чистую монету и заревел во весь голос. Вбежала испуганная Мехриниса.
—Ой! Что тут случилось?
Махкам-ака пожал плечами, недоуменно обводя взглядом плачущих детей. С его мыльных рук капала пена. Так ничего и не поняв, он повысил голос:
—Хватит! Замолчите сейчас же!
Дети моментально умолкли.
—Ну, почему ты плакал? — спросил кузнец у Вити.— Ну, скажи!
—Зачем вы Остапа стали звать сынком? Ведь я ваш сын.
—И ты мой сын, и он, и Абрам, и Сарсанбай. А Галя моя дочь. Понял? Все вы мои дети.— Махкам-ака старался говорить спокойно, мягко, ласково улыбался.
Витя еще больше надулся и продолжал сидеть, свесив ноги и шмыгая носом.
—Ну, доченька моя, тараторка, ты почему заплакала? — обратился Махкам-ака к Гале.
—Из-за Вити. Я подошла к нему, спросила: «Почему плачешь?» А он больно ущипнул меня.
—Вот как! — Махкам-ака бросил на Витю сердитый взгляд.
—Ну а с тобой что произошло? — обратился кузнец к незаметно появившемуся среди них Абраму.
—Да я же не плакал, дада,— ответил тот удивленно.
—Он только ночью плачет,— буркнул Витя.
—А ты почему плакал? Такой большой мальчик! — спросила Мехриниса, подходя к Сарсанбаю.
—А мне сказали: плачь, вот я и заплакал.
Все весело и дружно рассмеялись.
Когда дети смолкли, Махкам-ака решил расспросить Остапа. Тот по-прежнему был молчалив, и даже общий смех не развеселил его.
—Один Остап не сказал нам, почему он плакал. Скажи, сынок.
—Сестренка...— Остап снова зарыдал.
—Что сестренка? Расскажи-ка нам.— Мехриниса обняла мальчика, приласкала его.
— У меня сестренка потерялась.
—Где же она потерялась?
—Здесь, на вокзале. Когда мама умирала, она сказала: «Нет у тебя никого, кроме Леси. Будьте всегда вместе».— Остап заплакал еще сильнее.
—Перестань плакать, будь мужчиной. Слезами горю не поможешь. Сейчас вот позавтракаем и пойдем искать твою сестренку. Согласен?
Махкам-ака торопливо домыл Сарсанбая и после того, как тот оделся, показал его детям:
—Посмотрите на Сарсанбая! Какой он чистенький, красивый стал!
—Фу, тоже мне красивый! Голова как белый арбуз,— не удержался Витя.
Махкам-ака был очень недоволен поведением Вити, ему хотелось прикрикнуть на мальчика, но он сдержался:
—Вот и неправда, Витя. Посмотри, какая у него круглая, славная головка. Ну, что, мать, будем завтракать или мне тоже заплакать?
—Дада, ну, дада, поплачьте разок! — хватаясь за полы его халата, восторженно закричала Галя.
—Не надо, доченька! Пусть уж лучше такое никогда не случится. Когда мужчина плачет — это совсем плохо. Пошли в дом, попьем чаю. Остап, выше голову, сынок! Сестренку поищем. А пока убери-ка это ведерко. Вот и молодец! Хорошо!
После завтрака Махкам-ака быстро собрался и ушел, ведя за руку Остапа. Мехриниса не советовала мужу отправляться на поиски:
—Зря только убьете время, устанете! Остап же говорит, что ее уже искали. Если бы Леся была в городе, найти ее было бы просто. Но наверное, девочку увезли куда-то в районы.
Кузнец не послушался жены.
—Без надежды один шайтан живет.
Махкама-ака очень тронуло отношение Остапа к наказу
матери. «С такого возраста он считает священными материнские слова! Хороший из него человек вырастет! Поищу хоть для успокоения его души».
Шли молча. Вероятно, Остап был по натуре немногословен, а может быть, его крохотное сердце так сжимало горе, что и слова-то никакие не рождались. Кузнец же был поглощен своими мыслями.
В трамвае оказалось пусто. Поток людей, спешивших на работу, уже схлынул. Махкам-ака с Остапом
