лодку «Санрей» с подвесным мотором в 70 лошадиных сил – неплохая, быстроходная моторка, но самое важное – в замке зажигания торчал ключ. Мотор завелся с пол-оборота и через минуту-другую мы со свистом понеслись по озеру, оставляя за собой клубы сизого дыма.
По берегам виднелись самые разные дома: и современные коттеджи под швейцарские загородные виллы, и скромные бревенчатые дачки, одни стояли у самой воды, другие едва удавалось рассмотреть за кронами деревьев и кустарниками, наконец, третьи живописно располагались по склонам гор. Попался даже дом, построенный в виде мортиры-камнемета – он выглядел как настоящее орудие, и, лишь приглядевшись, можно было понять, что так по прихоти архитектора переделали старый охотничий домик.
И вдруг как-то неожиданно перед глазами возник старый коттедж с облицованным камнями фасадом, стоящий на пологом склоне холма метрах в ста от берега. Веранда дома выходила к озеру, а на ней стояли два белых плетеных кресла. Сомнений не было – это был тот самый дом, в котором Молли прожила как-то в детстве целое лето. Оказалось, что в нем ничего не изменилось, ни малейшей детали, хотя с тех пор, как его сфотографировали, минуло более трех десятков лет.
Молли, увидев коттедж, просто вытаращила глаза от изумления, она даже побледнела от волнения.
– Это он, – только и смогла прошептать она.
В самой близи от отмели я заглушил мотор, и лодка подплыла к берегу по инерции, а я аккуратно привязал ее к шаткому дощатому причалу.
– Боже мой, – шептала Молли. – Это оно, то самое место.
Я помог ей выбраться на причал, а потом выкарабкался и сам.
– Боже мой, Бен, я помню все тут, помню это место! – восторженный шёпот ее срывался и переходил на звонкий высокий голос. Она махнула рукой на деревянный навес для хранения лодок, выкрашенный белой краской. – Вот там папа учил меня ловить рыбу.
Будто пробуждаясь от нахлынувших воспоминаний, она мотнула головой и хотела пойти к навесу, но я во время удержал ее за руку.
– Что такое?..
– Тихо! – скомандовал я.
Сначала послышался какой-то еле различимый шум, вроде шуршания по траве где-то около дома.
«Топ, топ, топ».
– Что это? – прошептала Молли.
Я замер на месте.
С лужайки на верху холма к нам, казалось, летело по склону что-то темное и бесформенное, к топоту примешивались теперь повизгивание и скулеж.
Тихое низкое урчание становилось все громче и перешло наконец в громкий, ужасный, угрожающий лай. К нам летел здоровенный доберман-пинчер, я сразу углядел породу, со злобным лаем обнажая белые клыки.
Так вот кем оказалось темное бесформенное пятно, катившееся с лужайки!
– Нет! – пронзительно завопила Молли и кинулась бежать, спасаясь, к деревянному белому навесу.
В груди у меня похолодело, а под ложечкой екнуло, когда доберман взвился в воздухе, огромным немыслимым скачком сразу же чуть не допрыгнув до меня. И только я успел выхватить пистолет, как услышал громкий мужской выкрик: «Хальт!», всплеск воды позади и, оглянувшись, увидел выходящего из озера высокого сильного мужчину в плавках.
– Вы сами себе чуть не навредили. Пес не любит подобных сюрпризов.
Мужчина выпрямился во весь рост, с его седоватой бороды стекала вода. Он сильно напоминал Нептуна, вынырнувшего из бездны вод на поверхность.
Вот уж никак не ожидал увидеть такое. Зрелище было столь необычным, что даже в голове не укладывалось.
Мы с Молли от изумления вытаращили глаза и не могли вымолвить ни слова.
И тут Молли кинулась обнимать своего отца.
Часть седьмая
Вашингтон
64
Ну что обычно говорят в таких случаях?
Когда кто-то возвращается с того света, скорее всего, все теряют дар речи.
На озере воцарилась тишь, вода, казалось, застыла и потемнела. Не слыхать ни жужжания моторных лодок, ни выкриков, даже птицы, казалось, перестали щебетать. Кругом абсолютная тишина. Весь мир застыл.
Со слезами на глазах Молли обняла отца и крепко прижалась к его груди, как бы стараясь раздавить его. Хоть она и высока ростом, но отец все равно заметно выше, поэтому ему пришлось наклониться, чтобы обнять ее.
Я стоял будто в шоке и молча смотрел на них. Наконец, не выдержав, сказал:
– А ведь сперва я вас с бородой и не узнал.
– Да это не столь уж важно, – сказал Харрисон Синклер серьезным тоном, в котором послышалось даже раздражение. Но тут же он криво усмехнулся, на лице у него обозначились морщинки. – Полагаю, вы приняли меры и «хвоста» за собой не притащили.
– Я делал все, что мог.
– Всегда верил, что на тебя можно положиться.
Вдруг Молли разжала объятия, отошла на шаг и шлепнула отца по щеке, он даже вздрогнул от неожиданности.
– Черт бы тебя подрал, – в сердцах выругалась она прерывающимся голосом.
В доме было сумрачно и покойно. По всему чувствовалось, что в нем давно никто не жил: дым и пепел от бесчисленных костров вокруг проникали внутрь и за долгие годы осели на полу и потолке; повсюду затхлый запах нафталина, плесени, краски и подгоревшего маргарина.
Мы с Молли сидели в одном широком кресле, миткалевая обивка которого от ветхости и пыли стала бесцветной, и слушали Хэла Синклера, сидящего на раскладном дачном стуле, который хранился прежде в подвешенном состоянии высоко под потолком.
Хэл надел мешковатые брюки цвета хаки и свободный синий свитер с открытым воротом. Он вытянул ноги, отчего штанины у него немного задрались, и выглядел как довольный гостеприимный хозяин, сидящий с гостями, заглянувшими на огонек в субботний вечер, за доброй бутылочкой мартини.
Борода у него была густая и нечесаная – за несколько месяцев она здорово отросла, чего он, собственно, и добивался. Много времени он проводил на солнце, купаясь в озере и катаясь на лодке, отчего лицо у него огрубело и загорело, словно у бывалого моряка.
– А я предчувствовал, что вы меня разыщете здесь, – говорил он. – Но не ожидал, что так скоро. А тут несколько часов назад мне позвонил Пьер Лафонтен и сказал, что по Сен-Жермону расхаживает какая-то подозрительная пара и расспрашивает обо мне и о доме.
Поскольку Молли с недоумением посмотрела, он объяснил далее:
– Пьер здесь и архивариус, и канцелярист, и мэр Трамблана, и начальник полиции и вообще мастер
