печаль. Он сидел и выжидал, не говоря ни слова.
Я видел, что Молли трудно говорить дальше. Разумеется, она была права. Мне думалось, что сделать чей-то труп похожим на того, кого требовалось опознавать, не такая уж неразрешимая задача – стоит только наложить на лицо соответствующий грим, работа эта так и называется «искусство реставрации».
– Блестяще! – воскликнул я, все еще находясь под впечатлением, как ловко меня провели за нос.
– Но это не моя заслуга, – скромно заметил Синклер. – Идею подали еще наши давние противники из Москвы. Ты, Бен, наверное, помнишь один странный случай, о котором до сих пор рассказывают на лекциях на «ферме»? Это когда русские устроили в Москве в середине 60-х годов публичные похороны в открытом гробу одного высокопоставленного офицера из военной разведки?
Я хорошо помнил этот случай и в подтверждение кивнул.
Тогда Синклер сказал далее, обращаясь главным образом к дочери:
– Ну а мы направили в Москву своих соглядатаев, якобы чтобы выразить соболезнование, а на самом деле посмотреть, кто будет присутствовать на похоронах, сфотографировать скрытыми камерами и еще сделать кое-что. Мы в свое время завербовали его и думали, что он поставлял нам ценную информацию, а на самом деле, как потом оказалось, этот офицер выполнял задание советской контрразведки и все время гнал нам тонко замаскированную дезинформацию. Спустя восемь лет все выяснилось. Оказалось, что этот офицер жив-здоров, а вся эта затея с похоронами тоже была тщательно разработанная советской контрразведкой операция, рассчитанная, видимо, на то, чтобы втереть нам очки и побольнее уязвить. Для проведения похорон с того двойного агента сняли гипсовую маску и ловко наложили ее на какого-то подвернувшегося под руку покойника. В ту пору, в добрые брежневские времена, их высшему руководству ничего не стоило пристрелить любого человека ради нужного дела, так что вполне может статься, что они отдали приказ достать хоть из-под земли труп бедолаги, похожего на «крота». Но точно, конечно же, утверждать я не могу.
– А не проще было бы заявить, – спросил я, – что вы в автокатастрофе обгорели столь сильно, что и предъявить-то для опознания, по сути, нечего.
– Конечно, проще, – объяснил Синклер, – но гораздо рискованнее. Неопознанный труп обычно вызывает всяческие подозрения.
– А фотография? – вспомнила Молли. – Твоя фотография с… перерезанным горлом?
– В наши дни даже такое фото вполне можно сделать, – стал пояснять ей отец, по всему было видно, что он уже устал и непрочь отдохнуть. – Один мой знакомый, который в свое время работал в лаборатории технических средств массовой информации Массачусетского технологического института…
– А, понятно, – догадался я, – ручная ретушь фотографий.
Хэл согласно кивнул, а Молли глядела и ничего не понимала.
Я пояснил:
– А помнишь ли, как пару лет назад журнал «Нэшнл джиогрэфик» поместил на обложке фотографию, на которой пирамида в Гизе оказалась немного подвинутой, чтобы лучше смотрелась?
Молли кивнула головой.
– В определенных кругах снимок вызвал серьезные противоречивые споры – напомнил я. – Ну, в общем, в наше время можно так отретушировать фотографию, что и узнать-то нельзя толком, что на ней сфотографировано.
– Совершенно верно, – подтвердил Синклер.
– А еще и лицо фотографируется таким образом, что внимание при разглядывании карточки сосредоточивается не на том, убит ли человек на самом деле, а каким образом его прикончили.
– Ну что ж, – заметила Молли отцу, – стало быть, обманул ты меня здорово. Я-то думала, что тебя и впрямь убили, что тебе перерезали глотку, а потом инсценировали автомобильную катастрофу, думала, что мой отец погиб от руки убийцы! А он, видите ли, все это время преспокойно отсиживался здесь и наслаждался плаванием под парусом по канадскому озеру. – Голос у нее напрягся, становился все громче и грознее. – Да разве так поступают? Разве это дело – заставлять меня думать, что тебя убили? Разве это дело – поступать так с твоей чертовой дочерью?
– Молли… – попытался заставить ее замолчать Синклер.
– Пугать и травмировать твою собственную дочь? И ради чего все это? – продолжала наступать Молли.
– Молли! – повысил в отчаянии голос отец. – Послушай! Ну пожалуйста, выслушай меня. Суть всего этого – спастись от смерти.
Хэл глубоко вздохнул и начал рассказывать.
65
Смеркалось, в комнате, где мы сидели – с окнами, из которых открывается живописный вид, и обставленной простой мебелью, – темнело. Глаза постепенно привыкали к темноте, но Синклер света не включал, не хотелось и нам подниматься и включать. Мы сидели, еще не придя в себя от изумления, смотрели на его неясные в темноте очертания и слушали.
– Первое, что я сделал, Бен, когда стал директором ЦРУ, – продолжал между тем рассказывать Хэл, – приказал принести из архивов твое опечатанное дело, заведенное пятнадцать лет назад следственной комиссией. У меня всегда были подозрения насчет этого дела, и если ты требовал, чтобы тебя привлекли к суровой ответственности, но тебя ни в чем не обвиняли, то я хотел знать, что же все-таки в действительности произошло в тот день.
Если бы в ту пору, когда я начал снова копать это дело, в мире сохранялись прежние порядки, то выяснить бы ничего не удалось и дело так и осталось бы нераскрытым. Но к тому времени Советский Союз уже перестал существовать и нам стало значительно легче устанавливать контакты с советской разведкой. В материалах расследования упоминалось настоящее имя того парня, который собирался перебежать к нам. Его фамилия Берзин. И вот очень сложными путями, какими – рассказывать не буду, мне удалось установить с ним контакт.
Каким-то образом о его намерении перейти к нам стало известно и его начальству, предполагаю, что Берзин сам признался в этом. Одним словом, Берзина посадили в тюрьму. К счастью, не расстреляли – когда Хрущев пришел к власти, они прекратили расстреливать своих граждан, и хорошо сделали, – ну а впоследствии освободили и сослали на поселение в один захолустный городишко в семидесяти пяти милях к северу от Москвы.
Ну вот, дальше, значит, так. Освободив его из тюрьмы, власти бывшего Советского Союза им больше не интересовались. Таким образом, мне удалось заключить с этим человеком взаимовыгодный договор: я организовал ему вместе с женой побег из страны, а он, в обмен на свободу, передал мне кое-какие материалы, которые тогда, в Париже, намеревался передать нам, – свидетельствующие, что Тоби был, по всей видимости, завербован советскими спецслужбами и работал на них под псевдонимом Сорока.
– А что значит «завербован»? – перебила его Молли.
– А это значит, что он пошел работать на советскую разведку не по идеологическим соображениям, не потому что был приверженцем коммунистических идей, – стал объяснять Синклер. – Вербовка его произошла, видимо, в 1956 году, а может, и раньше. Очевидно, остроглазые кагэбэшники засекли Тоби, что он присваивал деньги из фондов ЦРУ, и поставили перед ним ультиматум: либо сотрудничай с нами, либо мы все расскажем твоему начальству в Лэнгли, а тогда жди последствий. Ну, Тоби и предпочел сотрудничество.
Ну так вот, этот Берзин сказал, что он сохранил микропленку с записью разговоров с тобой и с Тоби, и передал ее мне. Запись подтвердила, что Тоби вел двойную игру, а ты был ни при чем в том кровавом инциденте. Я сделал копию микропленки, а оригинал оставил Берзину на случай, если таковой представится, чтобы он передал его тебе лично, если ты попросишь.
Далее я выяснил, что Тоби с тех пор больше не занимался секретными операциями. Ему поручили
