Поезда вошли в туннель под Кенмор-сквер. Когда-то, во время длительной задержки в метро, Стоун, чтобы занять время, запомнил названия станций. Теперь он мысленно повторял их: одна, вторая, третья… всего пять остановок. И на каждой ему угрожала опасность. У этих людей наверняка есть рация, и они могут связаться со своими агентами во всем городе. На любой остановке мог войти кто-нибудь, кто будет прекрасно осведомлен о внешности Стоуна.
Он попытался сдержать дыхание и слиться с толпой, хотя и понимал, что это было бессмысленно в случае, если кто-нибудь уже встречает его. «Аудиториум», «Копли», «Арлингтон»… Он перебирал в памяти названия станций, пытаясь помешать панике овладеть его сознанием.
На «Аудиториуме» никого не было, и Стоун вздохнул с облегчением. Никто не ждал его и на следующей остановке. На «Арлингтоне» он выскочил, оттесняя пассажиров, бросился к вращающейся двери выхода — и по ступеням выбежал на Арлингтон-стрит.
Здесь, чуть левее, находилась гостиница «Риц-Карлтон». Стоун, чтобы не вызвать подозрение, замедлил шаг и вошел в холл гостиницы. В холле с правой стороны был вход в бар. В баре было немноголюдно: наплыв бизнесменов уже схлынул, но послеобеденный час еще не наступил и ночной люд не успел заполнить бар. В баре Стоун заметил сидящую в одиночестве женщину у стойки. Это была женщина лет сорока; она была хорошо одета, курила сигарету и что-то пила из высокого бокала. «Разведенная, вдова или просто одинокая женщина, — подумал Стоун, — но она не сидела бы в баре одна, если бы не хотела с кем-нибудь познакомиться. Если она хотела выпить в одиночестве, она бы заказала напитки в номер».
Стоун сел на высокий стул рядом с женщиной и мило улыбнулся.
— Как дела?
— Когда как, — ответила женщина. Ее лицо было покрыто толстым слоем пудры, так что напоминало маску с трещинками у глаз и у рта. Глаза были сильно накрашены. — В общем, неплохо. — Она затянулась и, выдыхая дым, стряхнула пепел в пепельницу. Глаза женщины были тщательно подведены в виде сильно выгнутой запятой.
Полиция не станет обращать внимания на пары. Как раз в ту минуту, когда Стоун был готов рассыпаться в любезностях, что-то привлекло внимание его боковое зрение.
В дверях, оглядывая бар, стоял человек. С левой стороны его пиджак едва заметно топорщился от кобуры пистолета.
— Извините, я вас покину на минуту, — сказал Стоун, соскальзывая с высокого стула и пятясь назад, пряча лицо.
Стоун бросился к двери, ведущей на кухню.
Тут он понял, что загнан в угол; в кухне негде было спрятаться, и единственный выход вел в ресторан.
Но должен же быть служебный вход, дверь, ведущая к загрузочному конвейеру — там, где валяется тара от овощей и продуктов! Дверь! Только бы добраться до двери.
Дорогу Стоуну преградил официант, высоко держащий поднос с напитками. «Что, черт возьми, ты здесь делаешь?» — спросил он.
Стоун, оттолкнув официанта, бросился к двери; за его спиной на кафельный пол посыпались бокалы. Через мгновение Стоун был на улице. У загрузочного подъезда стоял большой серый грузовик, на котором квадратными белыми буквами было написано «Королевская служба общественного питания». Стоун выпрыгнул на бетонную платформу, распахнул задние дверцы грузовика и захлопнул их за собой, больно ударившись о большие картонные ящики. Грузовик с грохотом тронулся с места.
29
Москва
Председатель КГБ Андрей Павличенко в волнении шел по восточной ковровой дорожке длинного коридора вдоль ряда двойных дверей. Он находился на пятом этаже здания Центрального Комитета на Старой площади, в трех кварталах от Кремля. Председатель КГБ шел на прием к Михаилу Горбачеву; тот ждал его в кабинете, в котором обычно работал, когда не хотел, чтобы его беспокоили.
Президент позвонил Председателю КГБ час назад. Павличенко был дома, в своей квартире на Кутузовском проспекте, где он после смерти жены вот уже четыре года жил один. Он старался бывать дома как можно реже и иметь как можно меньше свободного времени, чтобы не так чувствовать одиночество.
Войдя в приемную президентского кабинета, Павличенко кивнул секретарям, прошел в следующую приемную и только затем оказался в небольшом кабинете Горбачева.
Два других кабинета Горбачева, один — в Кремле, а другой — с противоположной стороны здания ЦК, имели церемониальное убранство и были в основном предназначены для приема иностранных гостей. Реальная деятельность Президента и большинство важнейших встреч проходили здесь, в этой небольшой, более чем скромной комнате, центральное место в которой занимал большой письменный стол красного дерева. На стенах висели портреты Маркса и Ленина, точь-в-точь такие же, какие можно увидеть буквально в каждом советском учреждении. Посреди стола стоял серый телефонный аппарат с кнопками, соединенный с двадцатью абонентами.
«Да, вот оно, — с тоской подумал Павличенко. — Политбюро требует моей отставки, и Горбачеву ничего не остается, как сделать меня козлом отпущения».
Он был незамедлительно принят и с удовольствием отметил, что, кроме него, у Президента никого не было. Президент выглядел не таким усталым, как прошлой ночью на даче, но все-таки вид у него был утомленный. На нем был серый костюм, сшитый, как было известно Павличенко, в Лондоне фирмой «Дживз энд Хокс». Павличенко тоже нравились костюмы этой фирмы, и он был рад, что приверженность западной одежде не считалась политической ошибкой. На руке у Горбачева были лучшие золотые часы фирмы «Ролекс»; Павличенко тоже носил часы этой фирмы, но у него была модель подешевле. Павличенко знал, что Горбачев отдавал стирать свои рубашки и белье в закрытую прачечную рядом с гостиницей «Украина», обслуживающую Кремль; зная, что подражание — совсем не плохая форма лести, Павличенко тоже отдавал стирать свои вещи в эту прачечную.
Они сели за кофейный столик красного дерева, Горбачев — на кожаную подушку, Павличенко — в стоящее рядом кресло.
— Итак, Андрей Дмитриевич, — начал Президент, как всегда, с самого главного. — Что вам удалось узнать? — Не тратя времени попусту, он сразу же перешел к делу. Горбачев, несомненно, умевший быть любезным, становился строгим, когда речь шла о деле.
Павличенко ответил прямо:
— Думаю, эти взрывы — только начало.
Горбачев спокойно спросил:
— Что вы имеете в виду?
— Я имею в виду государственный переворот.
— Да, — начал Горбачев, раздражаясь, — мы уже обсуждали этот вопрос.
— Боюсь, — почти неслышно перебил Павличенко, — что это уже становится очевидным. Все мои люди, все умные головы в моем управлении думают, что происходит именно это. — Он поднес руку к щеке и почувствовал щетину: он не успел побриться.
— Так, — произнес Горбачев. У него явно опустились плечи, хотя выражение лица оставалось спокойным.
Павличенко знал, что больше всего советское Политбюро боится военного переворота.
Этот страх был, несомненно, вызван тем фактом, что Советский Союз возник в результате государственного переворота 7 ноября 1917 года — короткой, но молниеносной атаки против демократического временного правительства. Следовательно, Политбюро признает, что такая опасность существует во все времена.
У Горбачева была причина опасаться.
