Я не сопротивлялся. Позволил надеть на меня белую парадную форму, позволил вести к шлюзу. Казалось, весь экипаж «Принца Уэльского» высыпал в коридор, чтобы в последний раз взглянуть на пресловутого Сифорта. Я хранил непроницаемое выражение лица.
Они ни о чем не должны догадаться.
Из шлюза меня вывели в «Порт Земли», провели к шаттлу, усадили, пристегнули ремнями безопасности.
Одиночная камера предварительного заключения. Меня упрятали туда же, куда я в свое время отправил сержанта Серенко, – в Портсмут. На следующий день сам адмирал Дагани вручил мне обвинительный акт. Держался он строго официально, почему-то козырнул первым. Я тоже козырнул в ответ.
Говорить я мог только с капитаном Джейсоном Тенером, которого назначили моим адвокатом. Он сказал, что у здания следственного изолятора толпятся журналисты, жаждущие взять у меня интервью, и просто праздношатающиеся.
Я собирался признать свою вину, но капитан Тенер не хотел даже слышать об этом. На первом же заседании, невзирая на мои яростные протесты, он сообщил суду, будто я считаю себя невиновным. Я кричал, что отказываюсь от адвоката, что буду отвечать на все вопросы сам, но суд не внял моим требованиям. Меня не допрашивали под наркотиками, не допрашивали на детекторе лжи. Вообще не допрашивали. За меня отвечал адвокат.
Суд длился две недели.
Когда я входил и выходил из суда, меня окружала толпа журналистов, наставляла видеокамеры, тыкала в лицо микрофонами. Я упорно молчал.
Одним из свидетелей был кадет Боланд. Он выходил в серой, всегда свежей и отутюженной униформе, честно рассказывал о моем искреннем намерении присоединиться к своим жертвам, принесенным на алтарь Солнца.
Капитаны боевых кораблей свидетельствовали о тяжелейшем положения флота, о горечи поражений, чувстве безысходности и неминуемого проигрыша войны, и о том, как резко изменилась обстановка с момента, когда мои лодки начали заманивать рыб своими N-волнами.
Адмирал Дагани поведал суду о моем предложении строить беспилотные корабли-ловушки с ядерными бомбами на борту для заманивания и уничтожения рыб, о том, как усердно я хлопотал об ускорении их подготовки.
Наконец судья приступил к чтению приговора. Стоя по стойке «смирно», я с равнодушным видом выслушивал его дифирамбы о проявленных мною героизме и изобретательности, мужестве и находчивости. Неумеренные похвалы сменились многословными доказательствами правильности моих действий, необходимости отстранения адмирала Севиля и узурпации должности главкома флота.
Меня оправдали. Господь Бог решил еще со мной поиграть.
Через неделю мне передали вызов в Лондонскую резиденцию адмирала Дагани. Я явился к нему с прошением об отставке. В кабинете, к моему удивлению, оказался сенатор Боланд. Как и после моего возвращения с Надежды, он предлагал мне пойти в политику, но я сразу решительно отказался.
– Святые небеса! Вы же так популярны! – изумлялся сенатор Боланд. – Вы спасли мир! Вас изберут!
– Нет. – Я положил на стол адмиралу прошение об отставке.
У Дагани отвисла челюсть, выпучились глаза.
– В отставку?! – простонал он. – Не валяйте дурака, Сифорт. Если не хотите в парламент, тогда оставайтесь на службе. Вы нам нужны. Нам предстоит строить флот, искать планету, где рождаются рыбы…
– Нет, – оборвал я.
– В таком случае позвольте напомнить вам, что офицер обязан служить на том посту, на который его назначат.
– А я откажусь. Или отпустите меня, или отдайте под трибунал за неповиновение.
– Вы обиделись на меня за то, что я уговаривал вас не применять 64-ю статью? Признаю, я был груб, но обстановка не располагала к вежливости…
– Вы не поняли, адмирал. Я ухожу не из-за каких-то обид, а совсем по другим, по личным причинам.
– Я понимаю, – ворковал Дагани, – вам не нравится политика, но как вы можете оставить Флот? Ник, разве офицерская честь для вас…
– Дагани! – вскрикнул я. – Не смейте произносить слово «честь» вместе с моим именем! Иначе я задушу вас тут же! На месте!
Ошарашенный адмирал притих, сенатор смотрел на меня с участием.
– Мистер Сифорт, большое спасибо вам, – сказал Боланд, – вы спасли моего сына. Разве? Я хотел его погубить.
Эпилог
В конце концов, уйти в отставку мне разрешили.
Я приехал в Кардифф, но без отца дом осиротел. Анни и Эдди старательно изображали радость, отчего мои истрепанные нервы едва не лопались, как туго натянутые струны. Я был лишним, это чувствовалось во всем. Анни висла на Эдди, а когда заметила, наконец, мое неудовольствие, то заставила себя пару раз прикоснуться ко мне, на что я реагировал с напряженным равнодушием.
Такая неловкая атмосфера выматывача мне нервы три дня. Затем, навестив могилу Джейсона, я уехал.
