заработаешь.
Профессор Карл Т. Хейдер в своей работе о повседневной жизни дугум-дани также писал об оплате раковинами. Его исследование проливает свет на отношение всех примитивных племен к этому платежному средству, хотя цена его, как справедливо заметил Джон, зависит от того, насколько часто коренные жители соприкасаются с окружающим миром. Хейдер отмечает, что существуют различия в цене на раковины моллюсков насса, ципреи (каури) и цимбиум (складчатая раковина). Нассы и каури нанизываются на плеть лианы. Во время экспедиции Арчболда (1939) одну свинью меняли за такую нить ракушек, которой можно было обвить один раз шею животного. Цимбиум ценятся гораздо дороже. Кукукуку, например, за одну складчатую раковину дают 50 бус из береговых ракушек. В какой-нибудь глухой деревеньке женщину иногда уступают за два-три цимбиума.
Пока никому из ученых не удалось выяснить, какими путями каури попадали с побережья к племенам, живущим в глубинных районах острова. Но известно, что существуют определенные маршруты. Как полагают, своеобразные «денежные посылки» годами находились в пути, и возраст многих раковин насчитывает не одну сотню лет. Возникает вопрос: были ли в племенах особые торговцы, которые считались неприкосновенными и могли беспрепятственно ходить по своему маршруту, невзирая на межплеменную вражду? Тропа, которую мы обнаружили, возможно, свидетельствует именно об этом, иначе непонятно, с какой целью построен висячий мост, а в болоте навалены стволы деревьев для гати.
Ответ на этот вопрос мы получили гораздо раньше, чем могли предполагать. Рано утром, когда деревья еще не стряхнули с себя последние капли ночного дождя, нас разбудил Сомана.
— На тропе кто-то есть, — прошептал он.
Нам не оставалось ничего другого, как ждать. В нашем положении необходимо было установить контакт с любым, кто двигался в нашем направлении. Но кто же пустился в путь в такую рань?
Через несколько минут на тропе показалась цепочка из десяти человек. Шествие возглавлял мужчина, вооруженный старым дробовиком. Добрый знак — видимо, у него был какой-то контакт с цивилизованным обществом. При виде белого человека он удивленно вскрикнул и, оправившись от неожиданности, поспешил ко мне навстречу.
— Я Руперт из Кайнанту, — представился он. — Привет вам! Мы движемся на юг.
Я, в свою очередь, назвал себя и, предложив ему сесть, принялся рассказывать о нашем положении, предусмотрительно опустив историю бегства из деревни То-юна и некоторые другие обстоятельства. Руперт заверил, что он сам лишь бедный торговец и раз в году отправляется по этой старой тропе, ведущей от центральных плоскогорий на севере к землям кукукуку на юге, чтобы торговать каури, солью и топорами.
— Я дам тебе четыре топора, если ты предоставишь нам человека, который проведет нас через реку Ламари к землям форе, — предложил я.
Но у Руперта топоров и без того хватало. Он предпочел деньги и потребовал с меня двести долларов. Проводнику же я должен заплатить дополнительно.
— Он будет тебе не только проводником, — пообещал Руперт. — Он также хороший переводчик с языка форе.
— Он проводит нас до Окапы?
— Нет, нам это не по пути. Но он выведет тебя на тропу, которая ведет прямо в Окапу.
Руперт так хорошо изъясняется на пиджин, что я понимаю почти все, что он говорит.
— Далеко ли отсюда до Ламари?
— Об этом скажу тебе, когда заплатишь.
Такой поворот дела мне не понравился, да и моим спутникам он был явно не по душе. Руперт, видимо, смекнул, что мы у него в руках. Понял ли он к тому же, что у нас нет оружия? Я выставил вперед радиопередатчик, и, хотя ему было неизвестно, работал ли он, торговец все же сообразил, что радиосвязи у нас не было. Иначе мне не понадобилась бы его помощь.
Итак, мы полностью отданы на его милость.
По лицу Руперта я пытаюсь угадать, что он за человек. За четверть века путешествий чуть ли не на всех континентах я убедился, что миссионер может выглядеть как грабитель, а грабитель быть похожим на миссионера. Руперт — высокий, толстый папуас с необычайно широкими ступнями — по ним сразу видно, что он привык путешествовать в горах. Всю его одежду составляют грязные шорты и широкополая шляпа. Следом за Рупертом идет его телохранитель или кто-то в этом роде, с ружьем наперевес. Внешний вид его мне ни о чем не говорит. Кто знает, что произойдет, если я достану из авиасумки бумажник с австралийскими долларами? А если я отойду в сторонку и постараюсь незаметно достать деньги, он, разумеется, сообразит: коль скоро нашлось двести долларов, значит, у нас есть еще. И если нас прикончить, то об этом никто не узнает ни в Окапе, ни в Меньямье. Пока спохватятся, пройдет немало времени. Потом выяснится, что мы пытались переправиться через реку Иагита или Ламари и, судя по следам, погибли во время переправы. Мне вдруг вспомнилось, что однажды в Меньямье я в шутку высказал мысль о том, что не худо бы попробовать дойти до Окапы через горы. Мне дружно отсоветовали, и к этому разговору мы больше не возвращались. Так что самолет, который будет послан на наши розыски, не скоро пролетит над этими местами.
Я решаюсь на хитрость.
— У меня нет при себе таких денег, — говорю я. — Но как только мы попадем в Окапу, мне смогут очень быстро перевести их по телеграфу.
Руперт разражается громким смехом.
— Конечно, у тебя есть двести долларов, туан, — заявляет он. — Ты, верно, думаешь, я не знаю, кто ты такой? В миссии Аванде меня как-то попросили посмотреть за тобой. Моя мать умерла от куру. Это было больше десяти лет назад, я был тогда еще мальчишкой, но я помню, что ты жил на миссионерской станции. Мне этого не забыть, потому что ты был первый белый, которого я увидел. И когда мальчишка, мать которого умирает от колдовства, видит белого человека, это производит на него впечатление. Я тогда только что пришел из нашей деревни в горах и, прежде чем увидел врача, медсестру и женщину- миссионера, встретил тебя с фотоаппаратом в руках. А теперь тебе трудно, но ты уверяешь, что нет денег. Ты врешь!
Усталым движением руки делаю знак, чтобы Руперт последовал за мной под навес.
— Да, я сказал неправду, — признаюсь я. — Но только потому, что я тебя не знаю и боюсь. Мы бежали от То-юна, который хотел нас задержать, потому что я отказался жениться на его дочери.
— Такой номер он пытался выкинуть и со мной, — говорит Руперт. — Но, как видишь, я жив.
— Не сомневаюсь, что он хотел меня убить. Он никого не боится, ведь он живет на неподконтрольной территории.
— Это я ее контролирую, — смеется Руперт. — С тобой там ничего бы не случилось. Можешь быть в этом уверен.
Я достаю бумажник и, отсчитав двести долларов, протягиваю их Руперту.
— Ты мне соврал, потому что я местный, канак? — спрашивает он, но в его тоне не чувствуется неприязни.
Я отвечаю, что поступил так просто потому, что не знал, кто он такой.
— А если бы ты повстречал здесь белого жулика, ему ты доверился бы?
После того как я признался в обмане, у меня не было причин скрывать от него правду, и на этот вопрос я отвечаю утвердительно. В ответ на мою откровенность Руперт возвращает мне сто долларов.
— Хватит и сотни! — говорит он и, поплевав на указательный палец правой руки, принимается пересчитывать деньги, после чего подзывает к себе Джеймса Монолка, молодого человека из племени форе:
— Ты и твои товарищи пойдете до Аванде. Джеймс будет вас сопровождать. Об оплате договаривайся с ним сам. Я не хочу встревать в это дело.
— Когда, по-твоему, мы сможем туда добраться?
— Скажу. Вам придется преодолеть три горных хребта и заросли. В них мы проложили дорогу, так же как и вы, я надеюсь, расчистили нам путь до Иагиты. В полдень через три дня вы перейдет через Ламари и вступите на землю форе. А на следующий день ты сможешь быть в Аванде.
Мы не сразу расстаемся с Рупертом. У него ко мне особое отношение — я для него не просто белый
