Я была рядом

слезах, заорал, обращаясь к потолку: «Нееееееет!» Я проорал это два или три раза, стиснув голову застывшими в нервной судороге пальцами, будто несчастная жертва в какой-нибудь театральной постановке. Но в тот момент я вел себя совершенно естественно, мне тогда и в голову не пришло бы, что все это напоминает плохо сыгранную сцену из плохой мыльной оперы. Я лежал на полу и орал, мне хотелось расцарапать себе лицо, вырвать волосы, я чувствовал, что от лица у меня отхлынула кровь. Мне слишком больно об этом говорить, но в этих маленьких дурацких деталях квинтэссенция душевной боли. Я и рад бы их выкинуть из памяти, но они вцепились в меня мертвой хваткой и не отпускают.

Теперь ты более или менее представляешь, в каком состоянии я находился, стоя на террасе в доме моего отца после депрессивного разговора с Александриной. Я смотрю сверху вниз на Романце, на кипарисовые деревья, стараясь ни о чем не думать, иначе мне захочется броситься в темные воды Фиуме. И сразу после этого происходит кое-что, лишний раз доказывающее правдивость телесериалов. Клянусь тебе, все было именно так, как я говорю, я ни капли не преувеличиваю. Итак, я на террасе, уже больше часа ночи, наконец я решаю пойти поспать, встаю, в одной руке у меня телефон отца, а другую руку я машинально кладу в карман, где нащупываю вещицу, о которой совершенно забыл: визитка ресторана. Прости меня за банальность, но жизнь все-таки чертовски диковинная штука, прости, но я хочу повторить это еще раз: в жизни не бывает случайностей. Нет, ну правда! Если ты на две минутки отвлечешься от всего и понаблюдаешь за ходом событий, то поймешь, что тут есть отчего увлечься астрологией, магией, детерминистической философией, оккультными науками и всем прочим. Ты только представь, что все случившееся со мной произошло за два дня! То есть еще вчера вечером я был с Александриной в Париже и через полтора дня я снова буду там, чтобы вновь возвратиться в Танамбо, к детям и привычному образу жизни. Это был единственный момент за весь год, исключая конец июля в Кодонге, когда ее со мной не было. И надо же, именно в первый за год холостяцкий вечер я получаю эту записку. Рехнуться можно! Ты так не считаешь?

А теперь я вот что хочу сказать, хоть это и глупо звучит: то, что я сделал, было не вполне моим решением. Ибо за все эти годы супружеской жизни я ни разу не обманул жену, более того, я так далеко запрятал свои мужские инстинкты, что ни одна девушка не осмеливалась шага сделать в мою сторону. Хотя, поверь, возможностей изменить у меня было предостаточно. Поэтому я просто ума не приложу, какие такие энергетические волны исходили от меня в тот вечер, чтобы кто-то осмелился прислать мне эту карточку. И я понятия не имею, что заставило меня позвонить этой девушке. Тот случай с певичкой из Танамбо? Серия вторая — «Один раз попробовал запретный плод, попробую еще раз»? Инстинкт самозащиты? Прикосновение ангела-хранителя? Чувство мести? Гордость? Все вместе? Отныне я ничего не исключаю, ты же знаешь. Точно могу сказать лишь одно: я не долго раздумывал, прежде чем взял телефон, зашел в дом и, чтобы никого не разбудить, закрылся в ванной комнате среди порошков, стиральной машины, гладильной доски и пластмассовых тазиков. Знаешь, сегодня эта ванная комната без окна, освещенная одной голой лампочкой, — дивное воспоминание. Ну так вот, там я спокойно набрал номер, записанный на куске картона.

Я прождал пять или шесть гудков, прежде чем она сняла трубку. Я думал, что девушка, оставившая свой номер на столике у незнакомого парня, не должна спать в час ночи в субботу и что даже ночь, скорее всего, для нее только началась. Мне казалось, что она, наверное, будет в каком-нибудь ночном клубе с кучей друзей и едва расслышит мои слова. Вообще-то, я никогда не клеился к девушкам, но на этот раз отчаяние придало мне решимости. Я внезапно почувствовал, что готов столкнуться с кем угодно на другом конце провода, ни с того ни с сего начать выпендриваться, играть, непристойно изображать из себя Дон Жуана и все такое. Итак, телефон звонит пять или шесть раз, я думаю, что она не слышит из-за громкой музыки или оттого, что напилась, жду, пока сработает автоответчик, чтобы окончательно плюнуть на это дело, и тут кто-то снимает трубку. Ни ритма техно на заднем плане, ни клаксонов, ни громкого смеха веселой компании, ничего, ни малейшего шума, только одно слово: pronto? — тревожный женский голос, очень глубокий, хрипловатый, — стало быть, я ее разбудил. Я вполне владею собой, остаюсь вальяжным, настраиваю интонацию на волну «спокойного парня» и говорю: «Алиса? Do you speak english?» Она мне отвечает: «Just a little bit», без акцента, но мне почему-то в этот момент приходит в голову, что «bite» по-французски означает пенис; потом я объясняю, что я тот самый парень из ресторана, которому она оставила свой номер пару-тройку часов назад. В ответ она удивленно молчит, я угадываю на другом конце провода широкую, немного смущенную улыбку и начинаю разговор первым, спрашивая, не разбудил ли ее. Она отвечает утвердительно, я извиняюсь, она просит меня не извиняться, говорит, что очень крепко спала и думала, что телефонный звонок ей снится, и до сих пор ей кажется, будто все происходит в ее воображении, поскольку, вернувшись из ресторана, она сразу же заснула и теперь мой звонок среди ночи воспринимает как абсолютно нереальный. Знаешь, все всегда так и начинается: на другом конце провода возникает кто-то, ты ощущаешь чье-то присутствие, наличие потенциального собеседника. Она сразу же признается мне, что чувствует себя неловко и, смеясь, говорит: «Не знаю, какой черт меня дернул, понимаешь, обычно я так не поступаю». Я, окончательно перевоплотившись в «нежного соблазнителя», отвечаю, что вовсе не шокирован, скорее наоборот, заинтригован. Не хочу пересказывать тебе весь разговор, но в общем он длился примерно двадцать — двадцать пять минут, в течение которых мы без малейшего стеснения, очень открыто, с юмором, испытывая друг к другу сильнейшее любопытство, обменялись самой основной информацией: она оказалась гораздо моложе меня, монтанезийкой, приехавшей на год изучать нейропсихологию в университете Романце. Она ни слова не знала по-французски, у нее был приятель в Монте, куда она и собиралась окончательно перебраться через несколько дней. О себе я рассказал, что я француз, на десять лет старше ее — впервые в жизни почувствовал себя старым, это довольно забавное ощущение, поверь, кроме того, я женат, у меня двое детей, я живу и работаю на другом конце планеты, а в Романце я проездом на пару дней — навещаю отца, мачеху и младшего брата, которого обычно вижу раз в год, и по иронии судьбы именно с ними она видела меня в ресторане. Она не может поверить в то, что я женат, и тем более в то, что у меня двое детей, говорит, что на вид мне не больше двадцати семи, хоть ты тресни. Я говорю ей, что очень хотел бы увидеться до отъезда, но с моей стороны эти слова скорее вежливость, ибо в ту же секунду я задаюсь вопросом, так ли уж я жажду встречи. Она спрашивает, что я буду делать на следующий день, я отвечаю, что мы с родителями собираемся погулять в окрестностях Романце, но я, быть может, смогу позвонить ей по возвращении; я выражаюсь очень расплывчато, поскольку в действительности сам не знаю, чего хочу. Пожалуй, я хотел бы поспать, но я не в настроении ложиться, о чем я ей в конце концов и сообщаю; я прошу ее не ждать моего звонка, говорю, что еще подумаю и, может быть, мы увидимся в понедельник, перед моим отлетом. Мы прощаемся, веселые, взбудораженные, завершив разговор смутным обещанием, которое может исполниться как предсказания коварной золотой рыбки, вообще не исполниться, короче. Что-то я невольно заигрался словами — золотые рыбки, смутные обещания — прости, пожалуйста. Итак, я иду к себе в комнату, где нахожу едва распакованные вещи, частично разбросанные на кровати. Я ложусь и закрываю глаза. Впервые в жизни неясность выступает в положительной роли — она запутывает, мешает мысли в голове, убаюкивает, и я засыпаю.

На следующий день опять прекрасная погода и над головой — синее августовское небо цвета неспелой черники. На улице тепло, и эта теплота греет душу. Я просыпаюсь, принимаю душ, приветствую утренний город, завтракаю на террасе, любуюсь на тосканские кипарисы, на фасады домов охрового цвета и красные черепичные крыши, пью кофе, намазываю джем на тосты, как в настоящем итальянском кафе, например в Рикоре. За завтраком я рассказываю, что все-таки позвонил той девушке, что хочу поразвлечься, расслабиться, пытаюсь представить ситуацию несерьезной, объясняю, что собираюсь только немного позабавиться, что все будет под контролем, я всего лишь чуть-чуть поиграю в безжалостного обольстителя женских сердец. Никто не показывает виду, что что-то не так. Ни отец, ни мачеха ничего не отвечают. Они прекрасно понимают, что я отнюдь не в норме и что от меня можно ожидать любых странностей. Они так обеспокоены, что смотрят на меня, затаив дыхание. Ничего удивительного, от меня за километр веет нервным расстройством, черной депрессией. Все мне сочувствуют, но помочь не могут, поэтому сочувствуют молча, и это максимум, на что они способны, и я благодарен им, я говорю им спасибо за то, что они выслушали меня. Мы решаем поменять культурную программу этого воскресенья и, вместо прогулки по Романце, идем в олимпийский бассейн рядом с университетским кампусом. И тут, кстати, еще одна особенность Италии. Спортивные комплексы для итальянцев — дело нешуточное. Для них спорт чертовски важен, ты замечал? По количеству медалей на Олимпийских играх мы всегда на одну-две стоим