них — ее тела. Может, это наивно, мне плевать. Я, пожалуй, даже горжусь своей наивностью или, скорее, тем, что мне удалось в моем возрасте сохранить своего рода целомудрие, подарившее мне самые сладкие минуты счастья.
Я целую. Я ликую. Я парю, как на воздушном шарике, и говорю себе: только без паники. Я уговариваю себя, что смена женщины мне не повредит. Ведь я не хуже других, я тоже могу себе это позволить, как и все остальные сердцееды моего возраста, собравшие такую коллекцию сексуальных впечатлений. Быть может, в каком-то смысле мое преимущество — детский энтузиазм, новизна ощущений. Я готов очень много дать женщине, ибо за все эти годы у меня ни разу не было уверенности в том, что я кому-то нужен. Я давал, но у меня не брали. Теперь я готов дать еще больше. Потому что во мне есть чувственность. Я не хвастаюсь. Понимаешь, чувственность — это желание давать и получать, доставляя удовольствие себе и женщине. Я обожаю совершать половой акт, я знаю, что такое эротизм, я умею быть эротичным. Знаешь, секс — как спорт. А я всегда умел держать удар. Однако мне дважды не повезло под суровыми взглядами Александрины, из-за наших постоянных стычек я в конце концов стал чувствовать себя виноватым, и это чувство вины поджаривало меня на медленном огне день ото дня. Хотя в постели каждый отвечает за себя — это всем известно. Понимаешь теперь, что подтолкнуло меня к той певичке? Грубо говоря, у меня была просто паническая, животная потребность самоутвердиться в плане секса, доказать себе, что я способен заводить женщину, внушать ей желание прикасаться ко мне, целовать меня. А Алекс… знаешь, она не любила целовать меня. А я так люблю целоваться. Разумеется, то, что я сейчас говорю, очень относительно. Это моя точка зрения. Думаю, Александрина представила бы тебе совсем иную версию. И думаю, в этой иной версии я играл бы довольно жалкую роль. Знаешь, не очень-то легко быть парнем, который не удовлетворяет свою жену. Потому что, когда женщина не удовлетворена, всегда виноваты мужчины. Правда?
Так о чем и тебе рассказывал? Кажется, я пытался оправдать себя, но в чем? Ах да: моя чувственность. Я говорил о том, что именно благодаря моей монашеской жизни в браке, моей неутоленной страсти, моим нереализованным фантазиям и приобрел утонченное знание человеческого тела и его потребностей. Всю свою долгую супружескую жизнь я неосознанно готовился к измене. Я понимаю, что изъясняюсь парадоксами, но это так. Даже когда я обнимаю Алису, я делаю это фантастически — так, словно специально тренировался. А на самом деле я просто доверяюсь своему инстинкту, мои руки сами собой скользят по шее, по волосам, ласкают грудь и бедра Алисы. Она отдается мне, не скрывая своего удовольствия. Представляю себе, что она обо мне думает. Наверное, считает меня законченным бабником, коллекционером женских попок. Мне хотелось бы сказать ей, что я не бог секса, что она — пятая девушка за мою тридцатилетнюю с хвостиком жизнь. Для меня очевидно, что, несмотря на юный возраст, у нее уже обширный сексуальный опыт, не в пример моему. Мои ласки и поцелуи нравятся Алисе, я понимаю это по ее быстрому прерывистому дыханию, по ее напряженным рукам, по благодарному взгляду. Но я также понимаю, что она сдержанна и по-своему недоступна, ибо разум говорит ей, что она сто пятидесятая по счету в списке моих побед и что не стоит терять self-control ради одноразового удовольствия. Впрочем, нам и так жарко, мы целуемся, возбуждаемся. Опустившись на скамейку в сквере, мы словно остались одни в целом мире. Тем не менее этот внезапный скачок от робкого знакомства к крайней интимности не помешал интересной, насыщенной беседе возобновиться, словно никакого поцелуя не было. Мы встаем со скамейки, не касаясь друг друга, как двое взрослых людей, которые легко охлаждаются после жарких объятий. Однако глубоко внутри себя я втайне ликую, будто мальчуган, которому в коллеже впервые удалось поцеловать девочку. Слава богу, время все-таки не проходит бесследно. Хоть у меня и немного опыта, с возрастом, к счастью, прибавилось уверенности в себе. Но и она не мешает мне удивляться и находить сверхъестественным — как много лет назад, в тринадцатилетнем возрасте, — тот факт, что я поцеловал человека, о котором ничего не знаю. Впрочем, мне удается отбросить эту приставучую мысль. Я улыбаюсь. На дорожку, по которой мы идем, выкатывается футбольный мячик. Ребята из-за сетки, огораживающей футбольное поле, делают мне знаки, чтобы я кинул им мяч. Я на виду у Алисы ловким, точным движением руки посылаю мяч, и он летит в заданном направлении. Я рад покрасоваться перед Алисой. Затем она предлагает мне табак, и я, нисколько не стесняясь, прошу ее скрутить для меня папиросу, ибо я совершенно не владею этим искусством. В общем, контакт есть.
Я благодарен Алисе за то, что она свалилась на меня с неба в столь тяжелый для меня жизненный период, но, кроме этого, я ловлю себя на мысли, что мне бы ужасно хотелось, чтобы она оказалась итальянкой. Пусть это будет итальянка, далекая от клишированных образов Версаче и Моники Белуччи. Я чувствую, что именно Италию больше всего люблю в этой девушке. Или, скорее, мое представление об Италии, мою мечту об Италии. Мягкий солнечный свет конца лета, почти фантасмагорический, спасительный свет моего обновления, моего умиротворения, моего перерождения, ренессанса — прости за нагромождение дурацких слов, — свет моей свободы, погружение в одинокую, но благотворную тишину, стоп, брейк, остановка во времени, смена красок, нежность ветерка, события, развивающиеся по велению собственного вдохновения, — отныне все это она. Мне нравится, что мы говорим то по-английски, то по- испански. Мне нравится, что мы понимаем друг друга, не имея общего родного языка. Мы говорим, мы смотрим друг другу в глаза, мы целуемся. Мне нравится эта европейская встреча. Я сразу вспоминаю фильм Клапиша «Испанка», который всем дал возможность помечтать. Теперь я думаю, что пришел мой час и, несмотря на мои тридцать с хвостиком, я получу свой кусочек бесшабашной молодости.
С наступлением темноты я провожаю ее домой. Пока мы идем по Романце, я стараюсь запечатлеть в своем сознании как можно больше мелочей, заранее зная, что, когда все вокруг превратится лишь в мои воспоминания, во всеобъемлющую слезливую ностальгию, я буду сердиться на себя за то, что не сумел в нужный момент поймать счастье за хвост и посмотреть ему в глаза. На самом деле посмотреть в глаза счастью невозможно. Потому что в бешеном водовороте жизни счастье мелькает туда-сюда под масками несовершенства или обыденности, повседневных забот и непременно нужен фильтр воспоминаний, который отделит главное от неглавного и представит прошлое в объективно-идеальном свете. Настоящий момент, разумеется, тоже можно ощутить, но это, скорее, механистическое осознание того, что происходит. Осознание, но не способность оценить. Чтобы оценить, надо отойти на расстояние. Я прочитал у кого-то, не помню у кого: «Счастье — это когда вокруг светло и ты не отдаешь себе отчета в том, что все хорошо». Видимо, подобное состояние и называется потерянным временем, невозможностью задержать момент, уравнять свое движение с движением жизни. Я практически уверен, что именно из-за этого люди женятся: просто они пытаются остановить время, заморозить его, заключить женщину своей мечты в вечные объятия, чтобы счастье было сейчас, а не тогда. Ибо счастье — женщина. Разве нет? Ты так не думаешь? «Счастлив, будто с женщиной», — написал Рембо. Кстати, заметь, это стихотворение называется «Влечение». Надо внушить себе чувство, чтобы женщина стала эквивалентом счастья. Потому что просто женщина — это только предчувствие счастья, вектор, посредник между тобой и абсолютным счастьем, утоленным желанием. Подожди, сейчас попытаюсь объяснить получше: живой настоящий момент счастья — это идеальная эмоция, которая возникает у меня, когда я слушаю любимые песни или когда небо окрашивается в особенный оттенок. Всякий раз, когда мне хочется разделить с кем-нибудь такой момент, чтобы полнее ощутить его, в моем воображении возникает образ идеальной женщины. Я представляю себе далекую незнакомку, которая в этот же момент чувствует то же, что я, и в этом слиянии двух идеальных эмоций — счастье. Весь смех в том, что счастье, как и моя воображаемая незнакомка, нематериально, вернее, оно попросту не существует. Счастье и будущее — это вечные идеальные незнакомки, во всех смыслах этого слова. А ты один-одинешенек в мире, наедине со своими мечтами. Но если однажды тебе доведется встретить женщину, которая хоть ненадолго внушит тебе мысль о возможности счастья, — это уже огромная удача.
Мы идем по тротуару, и я снова начинаю понимать, что, как настоящий влюбленный, обнимаю девушку, о которой ничего не знаю. Внезапно я вспоминаю, что вот уже десять лет женат, что у меня двое детей, что я связан моральными и материальными обязательствами, что я обеспечиваю жизнь своей семьи и что я ответственный, разменявший четвертый десяток мужчина, и тем не менее прохожие, идущие по тротуару навстречу Алисе, немного высокомерной девушке-подростку, и мне, двадцатисемилетнему — мне больше не дать, хоть убей — парню, принимают нас за парочку влюбленных студентов, невинных и добропорядочных, у которых вся жизнь впереди и которым еще только предстоит познать супружескую жизнь со всеми ее сложностями. Ни с того ни с сего у меня возникает острое желание разрушить нелепую картинку, представившуюся глазам прохожих, крикнуть им, что они знают о жизни не больше моего, ведь я
