и отправила своей сожительнице эсэмэску («Сегодня я буду спать в комнате с большой кроватью»). Мы платим за колу, встаем и медленно направляемся к ее дому. Белый освещенный фасад церкви Санто-С., совсем белый и голый, — эту церковь Алиса любит больше всех в городе за строгий стиль; туристы, одетые во что-то тепленькое из-за ночной прохлады; толпами плывущие по тротуарам итальянцы, подъезд ее дома; лестница, по которой я на этот раз поднимаюсь до самого верха, на третий или четвертый этаж, точно не помню, дверь двухэтажной квартиры, сожительница, которую мы случайно будим и чей голос я слышу через стенку, проснувшаяся собака; огромная карта мира, кнопками прикрепленная к стене гостиной, точно такая же, как у меня в офисе в Танамбо. По деревянной лестнице мы спускаемся в комнату Алисы. Уже чуть за полночь.
Мне нравится, как все просто складывается. Она идет в душ, а я снимаю ботинки и носки, ложусь на кровать и начинаю разглядывать комнату итальянской студентки: лампа у изголовья кровати, дополнительный вентилятор, сонная собака, всюду разбросанные шмотки, в пепельнице смятые окурки, на столе конспекты лекций по социологии, в которых я узнаю имя Дюркгейма, на книжных полках итальянские и испанские романчики. Я с удивлением обнаруживаю перевод книги «99 франков» Бегбедера, разные поэтические сборники, Неруду, Превера. Мне нравится, что она читает, что интересуется всем этим. Окно открыто. За окном, несмотря на темный, слепой фасад дома напротив, ощущается теплое, нежное, легкое ночное пространство. Алиса выходит из ванной. Мокрые волосы, распахнутый халатик, под ним только бледно-розовые трусики. В ее глазах, которые теперь уже не могут сказать «нет», тень недоверия. С видом подчеркнутой значительности она сбрасывает с плеч халат, он скользит по ее рукам вдоль тела и падает на пол. Это великолепно. Все мальчишеское, что было в ее походке, стрижке, нервозных жестах — все мгновенно исчезает. Открывается стройный стан, узкие, покатые, женственные плечи, прекрасная кожа, идеальная эпиляция. Я вспоминаю итальянских туристок на пляже в Танамбо. Я еще там заметил, что итальянки как-то особенно ухаживают за своим телом, они холят и лелеют его, как англосаксонки, но при этом нисколько не портят свою естественную латинскую красоту. Не знаю, понимаешь ли ты, что я имею в виду. После Алисы я тоже отправляюсь в душ. Все мои движения как бы замедленны, я наслаждаюсь мелочами повседневной жизни в преддверии счастья. Из ванной я выхожу в одних трусах. Комната уже погрузилась в сумерки, собака окончательно уснула. Теперь настал мой час. Я молча ложусь рядом с Алисой, наши тела сплетаются.
Из уважения к Алисе, а также из собственной скромности я не стану рассказывать тебе интимных подробностей этой ночи. Упомяну лишь о двух деталях, которые навсегда остались со мной и которые я не раз потом вызывал в памяти по возвращении в Танамбо: татуировка на ее правом плече — знаю, это не оригинально, но это было символом того, что я сплю с девушкой другого поколения, моложе меня, сумасброднее. Две сигареты, которые она оставила на ночном столике перед нашим первым совокуплением. Я знаю: у нее все было продумано заранее, ведь я оказался далеко не первым в ее любовном списке. Но мне понравилось. Ее стоны на итальянском во время секса: вместо «Да! Да! Да!» она говорила «Si! Si! Si!». Для меня это был международный секс, любовь по-итальянски в оригинале! Это было восхитительно, волнующе, из ряда вон! Ух ты, слушай, а я ведь и не подумал о том, насколько наши с Александриной истории совпадают: она с черным любовником — таким же, как она, и я с белой девушкой — такой, как я. Видимо, у нас обоих была более или менее осознанная потребность вновь обрести в любви свою расовую идентичность. И главное — что в Кодонге, что в Романце все происходило по-английски. Спасибо тебе, дорогой английский! Хотя, разумеется, чисто физический, сексуальный аспект тоже сыграл свою роль. И все равно повторяю: это не было для меня победой. А знаешь почему? Потому что терять было нечего, опасаться было нечего — я спал с девушкой, которую больше никогда не увижу. Цвет ее кожи, ее нежный возраст, ее хрупкое тело, ее мягкость, естественность и бескорыстное великодушие спасли меня в ту ночь. Она и не представляла себе, в каком смятении пребывали мои тело и дух уже много лет, она не имела ни малейшего отношения к моему прошлому, она не испытывала ко мне ни ненависти, ни страха, она не пыталась унизить меня. Сама того не зная, Алиса заставила меня вновь поверить в себя. Благодаря ей я вновь почувствовал себя мужчиной — мужчиной с большим членом, с чувственными губами и нежными руками, мужчиной, способным удовлетворить женщину, мужчиной, чье тело служит для свободного выражения желания и удовольствия, мужчиной, рожденным, чтобы
Единственная важная деталь, касающаяся меня и Алисы, заключается в том, что ни я, ни она не спали в эту ночь. Не только потому, что несколько раз занимались любовью, но и потому, что всю ночь просто молча смотрели друг на друга. Время от времени я шептал ей, что пора засыпать, ведь нужно быть в форме в день экзамена, а она отвечала: «О’кей, но только если ты тоже будешь спать». Я соглашался. Мы оба устраивались поудобнее и закрывали глаза, однако спустя две минуты поворачивались и с удивлением обнаруживали, что снова смотрим друг на друга. Это была не игра. Но именно тогда что-то главное сыгралось между нами — прости мне невольный парадокс. Именно тогда что-то стало складываться, срастаться. Мы словно бросали друг другу вызов, вопрос и по очереди на него отвечали. В то же время наши позиции оставались ясными как божий день: женатый мужчина с двумя детьми переживает кризис супружеской жизни и стремится вновь завоевать свою жену; в ресторане на него западает незамужняя девушка, они встречаются в сквере, и он западает на нее, они проводят вместе чудную ночь, а наутро чао — ни электронной почты, ни телефона, ни адреса, каждый живет своей жизнью, она сдает экзамены в Романце, потом едет к парню в Монт, он летит в Париж, потом к Александрине и детям в Танамбо, их разделяют десять тысяч километров, всем спасибо, все свободны, конец истории, от которой остается лишь воспоминание, запертое на ключ в секретном саду сознания каждого из них, просто маленькая иллюзия легкости бытия, где наши ставки столь высоки, что сделать шаг назад оказывается слишком сложно. По идее все должно было быть именно так. Так и было бы, если бы не одна маленькая деталь: мы оказались слишком похожими, слишком близкими по тональности, как аккорды, которые разрешаются друг в друга. Знаешь, это как франкмасоны, которые узнают друг друга по специальным знакам, по манере здороваться, по своим особенным словам, по набору своих отличительных признаков. Напоминаю тебе, что мы начали с того, что отстранились друг от друга на приличную дистанцию и каждый сохранял бдительность. Однако по разговору, который мы вели, по взглядам, которыми обменивались в постели, мы оба в конце концов почувствовали, что объединены неразрывной связью: мы одинаково представляем себе любовь. Каждый ее взгляд означал: «Первый из нас, кто пропустит взгляд другого, проиграл. Первый, кто заснет, проиграл». А вывод из этого был такой: «Кто заснет, тот не стоит любви». Примерно так.
Поскольку мы не спали, надобность просыпаться отпала сама собой. Было около пяти часов, и, хотя солнце еще не встало, в воздухе уже чувствовалось утро. Алиса выпрыгнула из постели, сварила кофе и вернулась с двумя большими горячими кружками. Протянув мне одну, она очень вежливо извинилась, взялась за конспекты по социологии и погрузилась в чтение. Я оценил ее отношение к жизни, в которой было место и для бессонной ночи, и для серьезного экзамена. Я был очарован ее умением быть спонтанной, ее нерасчетливостью, ее романтизированным сознанием. Минут пятнадцать она сосредоточенно занималась социологией, затем бросила конспекты, и мы вновь предались любви. Время шло, а мы все ласкали и ласкали друг друга, не в силах остановиться, с нежностью давних любовников или настоящих влюбленных. Мы нашептывали друг другу на разных языках слова любви, но встало солнце, и надо было идти. Я понимал, что для одноразового секса я относился к Алисе слишком внимательно: например, в ванной я сам намыливал ей голову и спину, потом сам смывал. Я помог ей одеться и предложил проводить до университета. Она предложила мне сесть за руль ее мотороллера, но я признался, что не умею им управлять, и мы взяли такси, за которое я, разумеется, сам заплатил. Потом я угостил ее завтраком в кафе возле университета — мы ели budini al riso[6], ты пробовал? Очень тебе рекомендую, это адская вещь — и студенческое кафе симпатичное. Там в качестве фоновой музыки играла сальса, и Алиса знала все слова наизусть. Затем я провожал ее в университет, и мы около получаса искали учебный корпус, где проходил экзамен; он оказался черт знает где, за мостом, но мы в конце концов нашли. Стоя на тротуаре, я целовал ее, собираясь проститься навсегда, как вдруг внутри меня что-то произошло. Все было по-прежнему, мы также были собой, стояли под теплым утренним солнышком конца лета, я продолжал думать о счастье, и вдруг, вместо того чтобы попрощаться, я сказал: «Любовь моя, my love, — произнес я по-английски, — знаешь, я, кажется, в тебя влюбился» — и сопроводил эти слова забавными, нелепыми жестами. Наверное, я наивный дурак или у меня мало опыта, но я не представляю себе, как можно провести с кем-то ночь, пусть даже с незнакомцем, и не привязаться к нему. Когда тела проникают
