Я была рядом

новых встреч с мобалийцем, а потом я нашел ее дневник, где планировалось их следующее свидание в Кении. Этот факт несколько успокаивает меня — получается, что я совершаю уже не обман, а только наполовину обман, ибо другую половину берет на себя Александрина.

Сентябрь и октябрь проходят так: я как идиот прячусь где ни попадя, чтобы написать или позвонить Алисе; перспектива встречи на Сейшельских островах греет мне душу, но я обсуждаю и свои планы с Александриной; я по-прежнему храню визитку ресторана, она будто невидимый спасательный круг для моего измученного сознания; фотографии Алисы до сих пор хранятся в компьютере; об Александрине я не знаю почти ничего, кроме того, что она думает о мобалийце, когда мы трахаемся, часами смотрит Brozasound TV, висит на телефоне, что-то строчит в своих записных книжках, а мое полное равнодушие к ней вне постели отнюдь не способствует укреплению супружеских отношений. В последние два месяца произошли две кошмарные сцены, которые сейчас уже несколько поблекли, как и все, что уходит в прошлое, но я тебе расскажу. Я тогда не верил, что мне удастся выпутаться. Однажды вечером я случайно отправляю Александрине эсэмэску, предназначенную для Алисы. Ужас, да? Я понимаю, что это попахивает безумием, так оно и есть. Сообщение было следующего содержания, я точно помню: «Did you receive my SMS? Why are you afraid to lose me, my love?» Я всегда отправлял эсэмэски с тревогой, ибо в глубине души боялся, что по невнимательности могу ошибиться и отправить сообщение Александрине. На этот раз именно так и произошло. Незадолго до этого я поговорил по телефону с Александриной, надев на себя маску мистера Хайда, потом повесил трубку и стал набирать эсэмэску. Однако в голове все еще звучал голос Александрины, и, выбирая адресата, я машинально выбрал Алекс вместо Алиса и нажал на «Отправить». Это произошло именно потому, что я этого боялся, трепетал от одной мысли о том, что подобное может случиться, и спустя две минуты, когда позвонила Алекс и спросила сдавленным голосом, я ли только что отправил ей сообщение, меня словно электрошоком поразило; нечто подобное я испытал, узнав из ее дневника о существовании мобалийца, да-да, я как будто уже один раз пережил эту сцену. Я и представить себе не мог, что способен врать так изощренно, как врал в тот вечер. Ни минуты не задумываясь, я ответил: «Какое сообщение? О чем ты? Я тебе ничего не посылал. Ты получила от меня какое-то сообщение?» Я ответил именно так, ибо в ту долю секунды, когда я размышлял, я успел сообразить, что развивать этот абсурд не стоит. Ведь глупо было бы заерзать. «Да, дорогая, это я отправил тебе сообщение по-английски, ты его получила? Я хотел сказать, что ты не должна бояться меня потерять, ибо я люблю тебя, я послал это сообщение, чтобы ты поняла, насколько для меня важно начать все сначала». Это мрачный бред. Но и тут она мне не верит и бросает трубку. Еле переводя дыхание от ужаса, я еще раз проверяю по своему телефону: да, я отправил сообщение Александрине, в этом нет сомнений. Мне начинает казаться, что мир взбунтовался против меня, а удача окончательно отвернулась. Я набираю воздуху в легкие и звоню Алисе в Италию; как можно спокойнее я рассказываю ей о том, что произошло, обзываю себя кретином, она в сильном волнении, я говорю, что, разумеется, это никак не отразится на наших отношениях, что я дорожу ею, обнимаю ее, обещаю скоро перезвонить и вешаю трубку. Мне кажется, что мир внутри меня разрушился, в сердце произошел внезапный взрыв. За последние несколько месяцев моя жизнь превратились в череду сплошных бед и микроапокалипсисов. А я ведь просто хочу спокойно жить. И мне нужен длительный отдых. Чертыхаясь, я удаляю из телефона все следы существования Алисы, оставляю компьютер включенным, выхожу из офиса, не закрыв за собой дверь, и на бешеной скорости пролетаю два километра между домом и работой, всю дорогу не переставая кусать губы. Минуту спустя я оказываюсь возле своего дома, я даже не ставлю машину в гараж, не выключаю фары, тяжелым шагом пересекаю двор, открываю дверь гостиной и вижу совершенно ошалевшее лицо Алекс. Она сидит на диване, я приближаюсь к ней и с видом человека, который от изумления вне себя, говорю: «Что происходит? Что произошло? Что это за ерундистика с эсэмэской?» В течение получаса я хладнокровно доказываю ей, что мне нет никакого смысла отправлять кому бы то ни было сообщение на английском; и потом, когда это я, по-твоему, мог успеть завести любовницу, с которой надо говорить по- английски? Где и когда? Для пущей достоверности я пускаю в ход козырь: «Слушай, мне понятна твоя паника, мне жаль, но меня не в чем винить, и я вовсе не заслуживаю такого тона. Все, что ты говоришь, полнейшая чушь. Я понимаю, что тебе неприятно, на твоем месте я бы тоже почувствовал себя убитым наповал — я знаю, что это такое, — и я, наверное, тоже не смог бы тебе поверить. Именно поэтому я примчался сейчас к тебе, чтобы сказать, даже если это прозвучит невероятно: КЛЯНУСЬ ТЕБЕ, АЛЕКС, Я НЕ ОТПРАВЛЯЛ ЭТОГО СООБЩЕНИЯ.»

Следующие десять минут я рассказываю ей о регулярных сбоях в системе мобильной связи, особенно в Танамбо: «Я однажды получил сообщение из Австралии от совершенно незнакомого человека, такие вещи случаются». Она начинает мне верить, но все еще настаивает на том, что получить сообщение из Австралии не то же самое, что от меня. Я соглашаюсь и говорю: «Я не понимаю, что произошло, клянусь тебе, не понимаю. Это же надо было, чтобы какое-то дурацкое любовное сообщение попало именно в твой телефон и именно тогда, когда у нас и так любовных проблем выше крыши. Честное слово, как будто специально кто-то пошутил! Единственное, что я знаю точно, — это то, что отправитель не я. Поверь, ну прошу тебя, поверь мне. Это очень важно». И тут вдруг Алекс произносит слова, которые поражают меня до глубины души и в искренности которых я сомневаюсь до сих пор. Она говорит: «Знаешь, что причиняет мне самую страшную боль в этой истории? Вовсе не то, что ты мог отправить любовное сообщение другой, а то, что из всего тобой сказанного ясно: эти слова любви не могут быть адресованы мне». Алекс убила меня своей уязвимостью. В каком-то смысле именно из ее уязвимости растет мое чувство вины. Неужели из-за душевной хрупкости человека, которого любишь, надо терпеть такие страдания, если эта хрупкость оборачивается против тебя?

Короче говоря, она так до конца и не поверит в мои россказни про сообщение, но, изучив за долгие годы мой характер, не очень-то склонный ко лжи, даже несмотря на измену с певичкой, она не клеймит меня, а продолжает молча сомневаться наедине с собой. В конце концов конфликт с грехом пополам затихает. Наивность Алекс заставляет меня устыдиться, мне больно, но отступать поздно; я потенциальный монстр, я это прекрасно знаю и, однако, нахожу миллион оправданий своему монструозному поведению. На следующей неделе все сначала: Алекс звонит мне в офис и истерическим тоном, от которого мне становится даже жаль ее, говорит, что нашла среди уведомлений об истечении сроков платежа за школу какие-то неразборчивые и очень подозрительные каракули, выведенные, судя по всему, моей рукой. Алекс велит мне немедленно остановить рабочий процесс и мчаться домой, так как нам необходимо объясниться. Я без разговоров повинуюсь: снова мчусь на машине, снова оказываюсь перед дверью, снова пересекаю двор, снова захожу в гостиную, снова вижу ее на диване. Ее лицо искажено гневом, в руках лупа. Она протягивает мне бумажку, на которой я действительно узнаю свой почерк. Я тут же понимаю, что передо мной черновик письма Алисе, где я пишу примерно такие вещи: «Я не из тех парней, что соглашаются на любовь только потому, что им не хватает смелости сказать, „нет“», «Я бы хотел, чтобы она сама меня бросила, иначе это придется сделать мне», ну, в общем, ты понимаешь. Я точно помню, что в этом письме не раз фигурирует слово «развод». Я полный козел, что поделать! Это же надо было оставить черновик валяться где попало! «Читай!» — без лишних слов приказывает мне Алекс. Я решаю не падать в грязь лицом, а сначала хотя бы немного повозмущаться. Поэтому я отвечаю ей, изображая исключительную храбрость: «У меня тоже есть право на секреты, и я не должен оправдываться всякий раз, как ты этого потребуешь. Ты не имела права читать мои записи, а теперь не имеешь права требовать объяснений. Эти пометки касаются только меня». Она резко встает, бросает на меня убийственный взгляд, но я не теряю самообладания, чтобы в случае чего суметь отразить непредвиденный удар. Алекс оскорблена и стервенеет пуще прежнего: «Да как ты смеешь так со мной разговаривать! Читай, я тебе говорю! Читай! Сейчас же!» Из этой схватки Алекс выходит победительницей, я не в силах ей противостоять: я читаю письмо.

Это существенно портит положение дел. Надо сказать справедливости ради, что я использую любую возможность, чтобы почти с болезненной, лихорадочной тщательностью порыться в дневниках и телефоне Алекс. Я рою землю в поисках мобалийца и всегда обнаруживаю его. Я трясусь от страха быть застигнутым врасплох, я чувствую себя жалким рогоносцем, я говорю себе, что не должен копаться в чужих вещах, но на следующий же день возобновляю расследование — это становится дурным пристрастием, если не сказать прямо — мазохизмом. Среди ее записей я натыкаюсь на непристойности, которые меня просто убивают, я читаю слова, написанные по-английски: «Black to Blacks», в списке ее последних вызовов нахожу телефонный номер Кодонга, в черновиках песен — горы текстов, посвященных ему; как безумный я пытаюсь подобрать пароль и проверить ее почту, чтобы получить неопровержимое доказательство того, о