тебя, потому что я люблю тебя, потому что я очень-очень хочу, чтобы все было как раньше, о’кей?» Она соглашается и укоризненно добавляет, что я зря написал «прости»: «Ты не должен был извиняться». Тем не менее я осмеливаюсь ответить ей, что всего лишь хотел быть корректным, а сообщение и так получилось довольно жестокое и не стоит все усугублять. Я нажимаю «Отправить», силясь забыть о своей боли, о боли, которую причиняю Алисе, обо всем том хорошем, от чего отказываюсь. Сообщение отправлено. Я собираю волю в кулак, дабы одним махом все забыть, улыбаюсь Алекс своей самой широкой, самой оптимистической улыбкой, беру ее на руки, повторяя, что люблю
В воскресенье льет дождь, мы с Алекс засыпаем в одной кровати, мне хочется заняться любовью, но, видя ее стеклянные глаза, уставившиеся в стену, я понимаю, что сейчас не время даже думать о сексе. На следующее утро мы чистим зубы над раковиной, и вдруг Алекс выплевывает пасту и, словно вызов, бросает мне вопрос: «Ну и каков следующий этап нашей игры? Мы на сто процентов верны друг другу или каждый втихаря ведет сексуальную жизнь на стороне, не нарушая семейных отношений?» Ее вопрос поражает меня до такой степени, что по спине пробегает холодок. Судя по тону, ее точка зрения ясна. Что до меня, то я больше не намерен терпеть отведенную мне роль рогоносца. Чтобы выразить свое нежелание быть вновь обманутым и дать понять, что ее вопрос воспринимается мной как чистая риторика, я иду в наступление: «Что ты надеешься услышать в ответ?» Она резко меня перебивает: «Я первая задала тебе вопрос. Так что отвечай». Ни секунды не медля, я отвечаю ей, что хочу абсолютной верности и полного взаимного доверия. Она говорит «о’кей», поворачивает голову и вновь принимается чистить зубы: она явно разочарована моими словами, она надеялась, что я соглашусь на «свободные отношения», но не решается об этом сказать. Я еду на работу, пытаясь настроиться на позитив и спокойно обдумать катастрофическое начало недели. По дороге у меня не перестает звонить телефон: Алиса ведет себя как безумная. Она делает сперва пять звонков, потом десять и пятнадцать, я все время их сбрасываю. Мне ужасно хочется ответить ей, объясниться, извиниться, сказать, что у меня не было выбора. Мне ужасно хочется сгладить эффект от того жестокого сообщения, расстаться красиво в память о счастье, которое я испытал с Алисой, но накануне перед сном Алекс заставила меня вновь поклясться, что я никогда не свяжусь с Алисой, не подам ей ни единого признака жизни, не скажу ни слова, поэтому я не могу перезванивать, не могу снова лгать. Впрочем, я не был доволен поведением Алекс, в ее интонациях до сих пор слышалась угроза. Я не сказал ей об этом, чтобы не поссориться, ведь она постоянно впадала в уныние, но я же начинал беспокоиться, не обратится ли ее добрая воля против меня. Я чувствую себя жалким, беспомощным трусом, чувствую, что не достоин ни одной женщины и что Алекс с Алисой правы: я дерьмо. На двадцатый звонок Алисы я сдаюсь, припарковываю машину у тротуара и нажимаю кнопку приема звонка. Она рыдает и орет мне, чтобы я ее выслушал, я ору ей в ответ, чтобы она дала мне высказаться, что я не имею права с ней говорить, что я не мог поступить иначе, что я не в силах смотреть, как жена подыхает от тоски, что я чувствую себя мертвым, что я должен повесить трубку. И я действительно вешаю трубку. Я плохой муж, плохой любовник, мое сердце сжимается от боли, но я все же берусь за руль и еду дальше.
Три или четыре дня спустя, когда я собираюсь на работу после дневной сиесты, Алекс велит мне взять ее с собой. Она хочет посмотреть фотографии Алисы и почитать письма, которыми мы обменивались. Я чувствую, что выполнение этого ее желания лишит меня последних обломков разбившейся мечты. Я говорю себе, что наверняка Алекс теперь станет угнетать меня всю оставшуюся жизнь, но я, как обычно, веду себя покорно. Про себя думаю: «Господи, она даже не удосужилась спросить, не занят ли я, не помешает ли она», «Вот стерва, вот дура!» — но отвечаю Алекс: «О’кей, идем». Впрочем, тут же добавляю: «Знаешь, приготовься к тому, что ты не увидишь ничего особенного, в моем компьютере почти ничего не осталось. Я удалял практически все письма, одно за другим, ведь я предполагал, что однажды ты можешь случайно нагрянуть в офис». Будучи все-таки не полным кретином, я предвидел подобную ситуацию, как- никак я знаю свою жену. Я, разумеется, ничего не удалил, просто тщательно заархивировал письма Алисы в безымянной папке. Что касается фотографий, то, хотя меня и раздражает любопытство Алекс, какая-то частичка моей души втайне злорадствует: Алекс увидит, как Алиса красива, и расстроится. Итак, мы добираемся до офиса, властным движением она приставляет к моему компьютеру еще один стул и приказывает включить экран. К счастью, Алекс не очень умеет обращаться с компьютером. С почти трогательной наивностью она произносит: «Покажи мне все, я хочу проверить все файлы». Я удерживаюсь от того, чтобы сказать ей о куче работы, которая меня ждет, объясняю ей, что процедура займет добрых четыре часа, но если она так хочет, пожалуйста. Моя переписка с Алисой, состоящая из семидесяти страниц, спрятана в безымянной папке в файле «Архивы итогов генеральной ассамблеи». Я медленно и методично перехожу от папки к папке, Алекс нервничает и наконец сдается, ничего не поняв, и просит меня оставить эту затею. Вне себя от досады, безапелляционным тоном Алекс приказывает показать ей фотографии. Я открываю нужную папку, и на экране появляются многочисленные Алисы: Алиса в спортивной майке в Мексике, Алиса в Греции, Алиса на велосипеде, Алиса на мотороллере, Алиса на модельных пробах. Я искусно скрываю свою гордость, но втайне наслаждаюсь победой. В то же время мне очень грустно: я потерял ангела. «Она очень красива», — произносит Алекс странным голосом: в нем ненависть и восхищение. В моей голове молниеносно проносится извращенного содержания картинка, на которой Алекс с Алисой занимаются любовью. Кошмар! Внезапно, словно очнувшись от сна, Алекс говорит: «Вы с ней очень похожи. Прямо как брат и сестра». Она еще долго рассматривает фотографии, затем добавляет: «Ну ладно, теперь отправь их все до единой в корзину. И уничтожь содержимое корзины». Я все делаю, как она велит, я спокоен, ибо отлично умею восстанавливать уничтоженные документы. Я стараюсь развеять малейшие подозрения Алекс насчет того, что мне жалко фотографий, поэтому говорю: «Вот видишь, мне абсолютно нечего от тебя скрывать. Если тебя интересует что-нибудь еще, не стесняйся спросить». В этот момент я испытываю одно-единственное желание: чтобы Алекс наконец ушла и оставила меня в покое, наедине с моим отчаянием, с моей грустью, с моим стыдом, чтобы у меня было время привести мысли в порядок и усесться за работу. Однако, как раз когда пора завершать сеанс семейного мазохизма, Алекс, счастливая тем, что успешно помучила меня, ледяным голосом произносит: «А теперь проверим твою электронную почту». Я открываю почту, полностью освобожденную от писем несколько дней назад. Впрочем, там все еще висит последнее послание Алисы, написанное, когда я казался ей не куском дерьма, как сейчас, а королем солнечной Италии. Алекс приникает к экрану и внимательно смотрит. Письмо написано по-итальянски. «Переводи, — приказывает мне железный голос. — Ах да, в твоих интересах ничего не пропускать, я очень внимательно слежу». К счастью, в этом письме нет ни намека на Алекс или что-нибудь такое, что могло бы усилить ее ненависть ко мне. Однако в последнем абзаце она пишет, что хотела бы видеть меня голым, лежащим рядом с ней в постели. Она описывает, как мы молча томились бы желанием, растущим от одних лишь взглядов и слов, как мы сдерживали бы себя до той минуты, когда страсть стала бы совсем невыносимой. Она заканчивает строками о том, что единственная ее мечта — видеть меня сгорающим от желания, а потом отдаться мне. Пиф-паф — это удар не в бровь, а в глаз, у меня ощущение, что Алекс меня в буквальном смысле кастрировала. Я перевожу ей последний отрывок с преувеличенно смущенным видом, говорящим: «Прости, мне жаль, я не хотел, чтобы ты это услышала. Но ведь ты сама напросилась». Завершив чтение письма, я сказал себе: «Слава богу, пытке конец, теперь она свалит». Как бы не так! Ее лицо принимает ядовито-садистское выражение, и эта сучка осмеливается предложить мне следующее: «А теперь ты напишешь мне ее электронный адрес, вот здесь, на бумажке». Это уже слишком, чтобы я молчал, поэтому я собираюсь с силами и отвечаю своим жалким, неуверенным голоском: «Нет, прости, но нет, я не согласен, надо это прекратить, иначе мы никогда не справимся с
