удивительного? Ведь он воевал на стороне побежденных.
Я сомневался, что пресмыкание этого Муртага вызовет когда-нибудь мое уважение, как это произошло в случае с фон Леттов-Форбеком. Но я знал, что этот умный и достаточно хитрый человек мог быть мне полезен, даже если я буду ему доверять лишь частично.
— Я уже отправился было в Германию, — продолжил Муртаг, — когда мне внезапно изменили пункт назначения и направили в Париж. Именно здесь терялись следы Калибана. Затем новая неожиданность: мне срочно приказывают вернуться. Я никак не мог поверить в то, что вам все-таки удалось бежать. Но, как вы знаете, приказы Девяти обсуждению не подлежат. Я подчинился. Мубанига ждал меня в Конго, на аэродроме, и мы прямиком отправились сюда. Мне вновь было поручено схватить и убить вас, после чего он вновь сел в самолет, как вы знаете. Но не говорил мне, куда собирался отправиться после этого. Правда, я перехватил одну его радиопередачу, из которой понял, что он намеревался посетить Солсбери, в Англии. Зачем — не имею ни малейшего понятия.
Я обратил внимание на один аспект данной ситуации, что вызвало у меня улыбку. Муртаг, сам того не подозревая, выдал мне секрет, что ему знаком язык Девяти, которым они пользовались только в разговорах между собой.
Мне так и не удалось узнать ни происхождения, ни давности этого языка. Как-то, исполняя обязанности в качестве Глашатая при патриархах, во время одной из церемоний мне удалось увести несколько документов, написанных на этом языке, благодаря чему я и смог выучить его. Муртаг, вероятно, проделал нечто подобное. Удивительная смелость или феноменальное безрассудство.
Таинственный язык Девяти, да простит мне читатель это небольшое отступление, несколько похож на баскский. Думаю, это родной язык Аи-не-ны, главы Девяти. Вероятно, истоки его лежат в большой группе языков Присредиземноморья, которые распространились по всей Европе до того, как арийцы вышли из своих лесов, расположенных там, где сейчас находится центр Германии.
Я продолжал расспрашивать:
— Где находится этот аэродром? Там есть передатчик, способный добраться до Европы? Как туда можно добраться: пешком, или обязательно нужен вертолет или самолет?
Муртаг медленно засунул руку в карман, настороженно следя за моей реакцией, и вытащил карту, которую расстелил затем на земле, осветив лучом фонарика.
— Здесь, — сказал он. — В лесу Итури.
Карта была французской, и его палец указывал на маленький красный крестик, начерченный в зоне, где виднелась надпись «Пигмеи».
Этот лес находился на расстоянии примерно в сто тридцать миль. Пешком я мог бы добраться до него за сутки, при условии, что буду точно знать его месторасположение. Если идти туда всей группой, путь займет не меньше недели. А они могут мне понадобиться, особенно Муртаг. Кроме того, я не хотел расставаться с Кларой. Когда мы выберемся из джунглей, она будет вольна поступить, как ей заблагорассудится. Но сейчас я чувствовал себя обязанным вернуть ее цивилизации живой и невредимой. А это могло быть только в том случае, если она будет все время рядом со мной.
— Вы ждали там прилета еще каких-нибудь самолетов? — спросил я, указывая на долину, которую только что покинул.
— Да, еще нескольких, для смены контингента. Должен вам заметить, что вы довольно дорого обходитесь Девяти.
— Для них не существует цены. Подождите меня здесь. Я скоро вернусь.
Я пошел за графиней. Во время ужина, которым мы занялись, вернувшись с Кларой на поляну, разговор продолжился, напряженный и нервный, полный скрытого внутреннего сопротивления. Муртаг, правда, несколько раз пытался поставить мой авторитет под сомнение. Было видно, что он никак не может примириться с мыслью, что уже не он командует операцией. Мне приходилось осаживать его и ставить на место. Но, щадя его самолюбие, я принял некоторые из его предложений.
Впрочем, вполне толковые.
Ночь уже была в полном разгаре, когда все наконец стали устраиваться на отдых. Я бы мог вновь вернуться с Кларой в лес, чтобы быть абсолютно уверенным, что никто не набросится на нас во время сна, но боялся, что мои только что обретенные союзники расценят мой жест как бестактный и обидный.
Лучше было быть готовым расторгнуть наш договор при малейшем признаке предательства, чем открыто показывать им, что я считаю их отношение ко мне подобным тому, как действует леопард, затаившийся в тени и поджидающий, когда я окажусь на расстоянии его прыжка.
Несмотря на усталость во всем теле, я долго не мог заснуть.
Быть может, из-за Дика. Я все еще не знал, что мне с ним делать. Нечего было и думать забрать его с нами в Англию.
Обритый, одетый и избавленный от клыков, он все равно не станет незаметным и лишь привлечет к себе, а значит, к нам, излишнее внимание со стороны окружающих. А я не мог себе этого позволить. Оставить его в джунглях — означало обречь его на голодную смерть или на сумасшествие от одиночества.
Будь у меня достаточно времени, я научил бы его охотиться, строить хижины, в которых он мог бы прятаться от холода и сырости, особенно в период дождей. Самка, которую я видел около года тому назад, быть может, все еще бродила в пред-., горьях Уганды. Мы могли бы найти ее, и у Дика тогда появилась бы подруга. И, кто знает, это послужило бы, быть может, началом рождения нового Племени. Но все это было напрасными мечтаниями, и я это прекрасно понимал. Привычки Дика питаться определенной пищей, увы, были уже неисправимы. Он никогда не сможет адаптироваться к меню, которое джунгли могут предложить ему: сочные личинки, различные грызуны, птичьи яйца, орехи, ягоды и сырое мясо, не все всегда первой свежести, к тому же под влажным и часто холодным пологом леса он часто будет подхватывать простуды, что закончится когда-нибудь тяжелой пневмонией и смертью. Можно было бы переместить его ближе к побережью, в Габон, например, где места посуше и лес пореже, но, боюсь, на это не согласилась бы его самка.
Хотя, как он сам рассказывал мне во время нашего короткого периода совместного проживания в каньоне, Дик, воспитанный и выросший среди людей, желал иметь только человеческую самку. Последняя представительница свободного Племени показалась бы ему такой же отвратительной, как мартышка человеку.
Я был совершенно спокоен в том, что касалось его отношения ко мне. Мы оба помнили, что он пытался убить меня, выдавая при этом себя за моего сообщника. Но это была обычная военная хитрость, к которой во время войны прибегают солдаты с обеих сторон. Поэтому я был не в претензии на него.
Потом мне вдруг стало очень тоскливо на душе. Во мне внезапно родилось желание немедленно оставить все, чем я занимался последние годы: мне надоело вести непрестанную борьбу. Хватит убивать — убегать — атаковать. Я знал, что в конце пути меня поджидает если не смерть, то уж неврастения, это точно. С каким удовольствием я бросил бы все это к черту, оставив здесь этих людей и человекообразных, и навсегда скрылся бы в могучем девственном лесу! Я жаждал жить обнаженным, охотиться на диких свиней и антилоп лишь с помощью моего ножа. Я устроил бы себе огромное роскошное гнездо в густой кроне какого-нибудь патриарха леса и упивался бы там тишиной под его сумрачным таинственным сводом.
Я не хотел больше видеть ни одно человеческое существо И, думаю, еще очень долго не захочу. Я хотел быть свободным, отчитываться лишь перед самим собой. Я хотел общаться с животными, с природой, той природой, которую воспел в своих поэмах Уитмен. Цивилизация не будила во мне сейчас никаких других чувств, кроме дикой ненависти. Я ненавидел людей.
Я ненавидел города, особенно Лондон, и в нем больше всего к ненавидел его знаменитый туман, насморк и всегда промокшие ноги, галдеж и крики на улицах, уличные потасовки, толпу, толкотню, вечно спешащих куда-то прохожих, ощущение безумия и ненависти, отравляющих атмосферу города не меньше, чем выхлопные газы сотен тысяч автомобилей.
Не будь у меня жены и Калибана, я не медлил бы ни минуты и сразу же пустился бы в путь. Пусть оставшиеся сами решают свои проблемы. Лишь бы только Девять забыли о моем существовании. Большего мне не надо. Я прекратил бы свои розыски и тоже постарался бы забыть о них.
Но Клио скорее всего была в опасности. И Калибан, когдато мой самый страшный и опасный враг, ставший моим лучшим другом.
