Питер подошел к окну и стал смотреть в сад на цветники. Сегодня он был в костюме. Впервые с тех пор, как я увидела его в «Молоте ведьмы», хотя галстук был неизменно тот же. Костюм серо-зеленого цвета из твида, белая рубашка, из нагрудного кармашка высовывался белоснежный угол платка с монограммой. Каждый предмет его одежды на вид был, безусловно, ручной работы. И поскольку обстановка говорила о несомненном благосостоянии Питера, мне было непонятно, зачем ему понадобилось давать согласие на издание своей биографии, не говоря уже о желании представить ее в таком свете... И вдруг догадалась — он делал это, чтобы удовлетворить свое тщеславие, наращивая и без того непомерный эгоизм.
— ...Мы никогда не упоминали о любви, — произнес он тем временем, — Лизл часто говорила мне, что хотела бы стать художником и если бы стала им, то рисовала бы только природу, потому что пейзажи всегда действуют так успокаивающе. Я пытался избегать таких разговоров, так как они напоминали мне о Терезе. А любое воспоминание о ней сразу вызывало в памяти дикую ревность, убившую любовь, настоящую, которая могла быть между нами. Я не хочу для себя вымолить прощение. Наоборот. Я понимаю, как часто жестоко поступал по отношению к ней. — Питер проговорил это с видом самопожертвования.
«Теперь он играет роль мученика», — подумала я равнодушно.
— Бедная, глупенькая Тереза! Я знал с самого начала, что наш брак обречен на неудачу и несчастье. Я говорил ей, что, если она выйдет за меня, ей придется делить меня с другими. Повторял это много раз, предупреждал... — Он пожал плечами. — Она, мне кажется, плохо понимала, что выходит за кумира, идола Америки, американских женщин. Но, как уже сказал, я не мог ее винить за это. Ее ревность была естественной, потому что она видела все виды искушения, окружавшие меня. Во всяком случае, я ни о чем не сожалею... Так о чем я раньше говорил, Саманта?
— Что вы пытались избежать огласки, встречаясь с Лизл Герхардт.
— О да, Лизл! — протянул он небрежно, затем подошел к столу и сел на свое место. — Несомненно, все эти страстные порывы и причуды кажутся вам странными, так, Саманта? — Его прекрасной формы черные брови приподнялись, он смотрел, ожидая моей реакции, но я сочла за лучшее промолчать, потому что мой ответ мог ему не поправиться.
Питер сделал вид, что ничего не заметил, и после некоторой заминки продолжил:
— Лизл понимала меня так, как не понимали другие женщины... — И он снова заходил по комнате, заложив руки за спину и продолжая рассказ о своем романе с Лизл Герхардт.
Возможно, этот роман мог меня захватить и увлечь, но не сегодня. Надменность и самолюбование Питера претили мне, и чем дальше я слушала его историю, тем меньше она мне нравилась.
Но я постаралась спрятать свои эмоции и быть бесстрастной. То, что я сама думаю о Питере Кастеллано, не имеет никакого значения. А его признания будут лучшей и самой увлекательной историей из всего, что когда-либо было напечатано в «Секретах».
Он замолчал.
— И после этих встреч она стала вашей любовницей? — спросила я.
— О нет. «Король-крестьянин» — драма, где я играл ведущую мужскую роль, — вернулась на Бродвей. Лизл работала в Голливуде. Обстоятельства нас разлучили. И как раз в тот сезон случилась трагедия с Терезой. Я бросил все и вернулся сюда, а меня заменил актер второго состава. Больше я уже никогда не играл.
Я не могла удержаться:
— В каком смысле, мистер Кастеллано?
Он рассмеялся, хотя мне показалось, что мое замечание его отнюдь не позабавило.
— Вы любите вставлять шпильки, дорогая Саманта. Остроумно. Да, если принимать во внимание мир, отгороженный стенами «Молота ведьмы», я не играл вообще. Но жизненные привычки не легко отбросить. Ко мне тянутся женщины и здесь, да и желание хозяина «Молота ведьмы» для них — закон. Думаю, не стоит уточнять.
Моя мысль лихорадочно заработала. Питер Кастеллано недвусмысленно признался, что имеет здесь собственный гарем. Это как раз то, что приведет в восторг его почитателей! Об этом они мечтают услышать. И кто я такая, чтобы отказать им в этом желании? Мне только нужно внести это признание в книгу. Сделать намек. Остальное допишет их воображение.
Я была рада, что на бумагу ложится последнее любовное приключение Питера Кастеллано. Чем дольше я проводила времени в общении с ним, тем больше соглашалась с Ричардом. Он был прав, когда сказал, что еще хуже, чем женатый Казанова, тот, кто рассказывает всем и всюду о своих победах.
— Мы должны отпраздновать сегодня последнее интервью, Саманта, вы и я. — Питер опять очаровательно улыбнулся. — Ваши черновики должны быть уже готовы, верно?
— Да, но я хочу все внимательно перечитать. Если найду работу удовлетворительной, завтра вернусь в Нью-Йорк, в крайнем случае послезавтра, допишу финальные главы там.
— Значит, вы не хотите закончить все здесь, как планировали раньше? Мы с Шерил будем очень скучать без вас, Саманта.
— Вы должны извинить меня, мистер Кастеллано.
Он покачал головой:
— Это все молодой Мэнсфилд. Вы влюбились друг в друга. Я повидал слишком много, знаю о любви все, чтобы не заметить ее признаков. — Он подошел ко мне, взял мою руку и поднес к губам. — Я завидую Ричарду. Вы знаете об этом, Саманта?
Я что-то пробормотала невнятно в ответ, опять ощутив его неотразимую притягательность.
— Я действительно так думаю, Саманта, — тихо добавил он.
Я убрала руку.
— Саманта, я был предельно откровенен во время наших интервью и осознавал, что многое в моих признаниях вас отталкивало. Но вы должны помнить, что женщины, о которых я рассказывал, так же виновны, как и я. Любить меня означало для них некий символ, это давало им статус в обществе, известность.
— Я пытаюсь помнить об этом. Но Тереза не была такой.
— Верно, верно. Тереза не была на них похожа.
— Вы никогда не думали, что если бы полюбили ее, то могли найти с ней свое счастье?
— О, очень часто, — легко ответил он, — но ее ревность делала это невозможным. Когда вы выйдете замуж, моя дорогая, мой настоятельный совет — не допускайте ревности в ваши отношения. — Он снова поцеловал мне руку. — Надеюсь, вы будете очень счастливы с Мэнсфилдом, Саманта. Мы с Шерил самые заинтересованные люди и желаем вам счастья.
Я не принимала его слова всерьез, поэтому лишь машинально улыбнулась.
— Скажите, как вы думаете, я могу поговорить с Сашей, мистер Кастеллано?
— С Сашей? — Он сдвинул брови. — Почему вы хотите с ним поговорить? Не думаю, что Саша сможет добавить что-то в мой рассказ, — он деликатно кашлянул, — скажем так, расцветить деталями мои любовные истории или сценическую карьеру. Он об этом наверняка ничего не знает. Могу я спросить, почему вы хотите с ним побеседовать? Что за причина?
— Разумеется, мистер Кастеллано, — поспешно стала объяснять я, — никаких секретов. Просто Саша — единственный человек в доме, с которым я еще не говорила, и есть пара вопросов, которые я хотела бы ему задать. Но теперь я подумала, что вы, пожалуй, смогли бы ответить на них вместо него. — Я подарила ему одну из моих самых ослепительных улыбок. — Действительно, нет никакой нужды встречаться с ним.
Мне показалось, я хорошо справилась со своей задачей. Конечно, мне не следовало, да и не было поручено слишком глубоко копать историю гибели Терезы, и Сашу я хотела увидеть просто из собственного любопытства. Но Питер Кастеллано, кажется, счел мои объяснения достаточно обоснованными, потому что с улыбкой произнес:
— Разумеется, вы можете увидеться с ним, Саманта. Я пошутил.
— О, тогда все в порядке. Вы не могли бы послать за ним? — решилась я.
— Почему бы вам не взять у него интервью в комнате-башне, где вы держите весь ваш материал, собранный у нас?
— Нет, — быстро ответила я, — предпочитаю поговорить с ним здесь, пока у меня все мои впечатления... свежи еще в голове. Вы ведь будете присутствовать, не правда ли, мистер Кастеллано?
— С восторгом! Но боюсь, что для Саши нет законов. Он может отказаться. А если и придет, то, может
