шунтирование. Он курил? Ел жирную пищу?
– Что-то не припомню, чтобы он курил.
– Вот видишь теперь? Этот малый очень печется о своем здоровье, потому что ему делали коронарное шунтирование. Понятно тебе, как много всего можно выяснить, если хоть немного голову приложить? А теперь, Джим, ты мне вот что скажи: ты сдал Акопа Каплонскому?
Коутес какое-то время сосредоточенно смотрел в свою чашку.
– Нам что-то надо предпринимать, Джим, чтобы тебя защитить. Если Акоп тебе что-то говорил, ты должен нам об этом рассказать. Скажи нам то, что ты говорил Каплонскому.
Парнишке явно не хотелось колоться.
– Я с тобой не собираюсь валять дурака. То, что ты говорил об Акопе с Каплонским, – не лучшее из того, что ты сделал в жизни. И хоть я понимаю, как это случилось, я тебя не осуждаю. Скажи мне, о чем тебе говорил Акоп, чтобы все встало на свои места.
– Разве можно теперь все расставить по местам? – с горечью спросил Коутес. Он отпил глоток из чашки, рука его дрожала, нижняя губа подергивалась. – Акоп мертв.
Санк-Марс строго-настрого ему наказал не отталкивать парня от себя, что бы ни произошло. Велел ему расколоть парнишку, но при этом остаться с ним на дружеской ноге.
– Не ты это сделал, Джим, – тихо сказал ему Мэтерз. – Мы оба это знаем. Вернуть Акопа мы не можем, но можем разделаться с его убийцами.
Из глаз парня потекли слезы, голова поникла. Заговорил медленно, с трудом подыскивая нужные слова.
– Я сказал Каплонскому, что Акоп был стукачом.
Мэтерз терпеливо ждал, стараясь в то же время вытащить из него как можно больше.
– Как ты про это узнал, Джим?
– Он сам мне признался в этом, как вы уже догадались. Я ему тогда вроде как намекнул, что он слишком хозяину задницу лижет. Мы в тот день допоздна заработались. А он мне ответил, что делает это не потому, что он подхалим, а потому что следит за Каплонским.
Парень вытер глаза тыльной стороной руки и попытался глотнуть еще кофейку, хотя губы у него все еще подрагивали.
– На кого он работал, Джим?
– На полицию. Он говорил, на какую-то большую шишку в полиции.
Мэтерз встал с табуретки и подошел к парню поближе.
– Это он тебе сам сказал?
– Да.
– И больше ни на кого? Он говорил тебе еще о ком-нибудь?
– В тот раз не говорил.
– А в другой раз?
– Он сказал, что за его спиной стоит ЦРУ. Я в эту чушь не поверил.
Мэтерзу надо было перевести дыхание.
– И ты сказал об этом Каплонскому?
– О ЦРУ? Нет. Что, я похож на круглого идиота? А про остальное сказал.
– Когда возвращается твоя мать, Джим?
Молодой человек вытер рукой нос и глаза.
– В четверг.
– Хорошо, тогда послушай меня внимательно. Нам надо будет с ней поговорить. Мы что-нибудь придумаем, чтобы тебя не подставлять, но начинай паковать свое барахло. Люди знают, где ты живешь, тебе приносят почту – это надо прекратить. Хватит тебе письма получать, Джим. Никому больше не говори, где ты живешь и работаешь. Понял? Ты, Джим, правильно поступил, ничего не рассказывай хозяину дома или мели всякую чушь. Об этом я сам позабочусь. И никому не говори, что собираешься отсюда съезжать, просто собирай вещи.
– Еще у него есть татуировка, – ни к селу ни к городу вдруг сказал парень.
– Что?
– Я ее никогда не видел. Он всегда был в костюме. Мне об этом сказал Акоп. Он говорил, что у него на груди татуировка в форме звезды. Еще Акоп говорил, что он – один из воров в законе в Российской Федерации, что-то вроде крестного отца, В общем, чушь какую-то порол. У него таких историй много было припасено – про ЦРУ, про русские банды. Мне даже казалось, что он сбрендил на этой почве. Я в эти сказки не верил.
– А теперь веришь?
Парень пожал плечами.
– Он слишком много болтал, а теперь он мертв. Это правда.
Мэтерз допил кофе, еще раз хлопнул собеседника по спине и пошел к двери. Санк-Марс оказался прав. Джим Коутес предал Акопа Артиняна. Потому-то он и сбежал, что был, по существу, соучастником убийства. Это его пугало не меньше, чем страх за собственную жизнь. Даже теперь он еще до конца не понимал, в какой опасности оказался по собственной глупости.
«Лексус» затормозил у тротуара. Джулия Мардик встала в кафе из-за столика, оставила на счете несколько монеток и вышла на улицу. Там она села в автомобиль.
– Все путем? – поинтересовался у нее Гиттеридж.
– Папа считает, что все в порядке.
– Деньги переведены?
– Это все детские игры. Папа не в духе, он рвется к настоящему делу.
Гиттеридж пристально на нее посмотрел.
– Что-то не так? – спросила Джулия.
– Давай-ка, снимем немного денег, – приказным тоном сказал он. – Посмотрим, как это работает.
– Это деньги работают, – ответила мнимая Хитер Бантри, – а на них все можно купить.
– Сейчас мы это проверим.
– Отлично, – согласилась она, – давайте.
Машина выехала на проезжую часть.
Встреча была назначена ровно на одиннадцать, и Санк-Марс успел прийти минута в минуту. Реми Трамбле все убрал со стола, на звонки отвечала его секретарша, и как только он вошел, она тут же закрыла за ним дверь с таким безысходным видом, будто живым из комнаты мог выйти лишь один человек.
– Доброе утро, Эмиль.
– Это правда, что мне сказали о Бобьене? – с места в карьер обрушился на него Санк-Марс. Он крепко стиснул зубы, а глаза его, как принято говорить, метали молнии.
– Его допустили к работе.
– Хватит врать!
– Ты бы не мог эту мысль как-нибудь по-другому сформулировать?
– Но ведь его имя в том чертовом списке!
Он считал, что оба эти офицера – Жиль Бобьен и Андре Лапьер были возможными источниками утечки информации и их двоих нельзя было допускать к работе. И если одного из них решили вернуть к исполнению обязанностей, то это никак не должно было произойти со старшим по званию, который мог нанести делу гораздо больший ущерб.
– Эмиль, шеф лично изучил его дело. (Единственным человеком, которого Трамбле называл шефом, был директор управления Жерве.) Он принял его объяснение, что его машиной занимался какой-то полицейский, который сам ему это предложил, стремясь выслужиться перед начальством. Он взялся за ее ремонт и при этом говорил, что все делает сам, причем бесплатно. Бобьен получил выговор – не надо просить подчиненных о личных одолжениях. Этим дело и ограничилось. Вот и все.
Санк-Марс положил руку на шею и легонько покачал головой. Никогда так не бывает, чтобы все шло как положено.
– Ты знаешь, Жерве я уважаю.
