страдания!
Между тем вожди Шайенов решили взять дело в свои руки.
Рассказывая в форте Додж о происшедшем, Мак-Кейб так описал Маленького Волка.
– Невысокий человек, – говорил он, мысленно сравнивая его с рослыми Шайенами. – Нет, невысокий, но какой-то особенный… Да, особенный, – подчеркнул он. – Я уже не боялся, что нас будут пытать. Убьют – да, но пытать не будут.
Маленький Волк выступил вперёд, и индейцы глядели на него так, как глядят на отца.
Но, кроме него, там был человек ещё старше Маленького Волка, сморщенный, как сушёное яблоко. Маленький Волк стоял рядом с ним, и старик выглядел его отцом.
– Может быть, это был Тупой Нож, – продолжал Мак-Кейб. – Он, вероятно, у них главный вождь, потому что они ни разу не назвали его по имени, тогда как Маленького Волка называли. Я думаю, что это и был Тупой Нож.
Мак-Кейб понимал кое-что по-шайенски, когда говорили медленно и не горячась.
В словах индейцев чувствовались накопившаяся горечь и ненависть. Андерсон подтвердил, что остальные охотники, совсем не знавшие по-шайенски, просто ждали смерти.
Мак-Кейб и Андерсон догадывались, какая судьба их ожидала.
Молодые индейцы выказывали беспощадную ненависть к ним. Они не горячились, не теряли самообладания, как этого можно было ожидать от индейцев. Их ненависть была сдержанной, глубоко сознательной.
Шестеро охотников за шкурами знали об этих индейцах только то, что они появились из-за холма и что это было какое-то племя, перекочевывавшее со всем своим скарбом на новое место. Но откуда они и почему очутились здесь, никто из охотников не представлял себе.
И вожди удержали молодёжь. Ни Андерсон, ни Мак-Кейб не знали, как и почему их оставили в живых. Старый вождь, по имени Маленький Волк, вынул свою трубку и, набив её до отказа крепким табаком, подошёл к костру взять уголёк, прикурил и, попыхивая ею, вернулся. И тогда охотники, даже Уорд, поняли, что пока старик прохаживается по кругу, попыхивая трубкой, они будут жить. Он одним своим присутствием воздвигал как бы преграду между Шайенами и их добычей.
– И трубка у него была смешная – не какая-нибудь проклятая языческая штучка, а обыкновенная десятицентовая трубочка, – сказал Мак-Кейб.
Маленький Волк курил и напряжённо думал; его широкое, худое, всё в морщинах лицо было глубоко озабоченно. Закутавшись в старое, изношенное одеяло, он продолжал ходить покуривая – в его руках была жизнь шестерых людей – и не отзывался на гневные крики своего ожесточившегося племени. Они требовали смерти охотников. Стоя кольцом вокруг пленников, воины жадно жевали полусырое мясо и требовали их смерти. Они твердили о том, что свыше миллиона бизонов было перебито в прериях вот такими людьми, как эти охотники за шкурами.
Мак-Кейбу было непонятно, какую власть имел над ними старый вождь.
– Да, особенный человек, – повторял он. Но преграда, которую Маленький Волк воздвиг между смертью и шестерыми охотниками, не рухнула. Его сила была пассивной, но это была железная воля человека, которому нельзя перечить. Все охотники согласились с мнением Мак-Кейба: воины боялись идти против старого вождя, но это не был обычный страх, а нечто совсем иное.
– Особенный человек, – упорно повторял Мак-Кейб, как будто в одном этом слове и заключалось объяснение.
А офицеры форта Додж, слушавшие этот рассказ, заявили, что Маленький Волк – вредная бестия, весьма вредная.
Буря требований, брани, ярости, гнева и угроз разразилась над Маленьким Волком, но он не обращал на неё внимания до тех пор, пока не обдумал происходившее и не докурил трубку. Затем он выбил её и, указав почерневшим черенком на охотников, заговорил. Воцарилась тишина, даже женщины и дети подошли поближе и почтительно слушали слова шайенского вождя. Белые люди не могли уследить за потоком его речи. В шайенском языке слово является словом, но предложение – тоже слово, и десяток предложений, льющихся, как вода, тоже может означать лишь одно понятие. Язык этот странный, журчащий и певучий, как музыка. В нём есть все оттенки, всё многообразие и выразительность первобытных языков. Поэтому Мак-Кейб не многое понял из того, что было сказано, а Андерсон и того меньше. Остальные лишь ожидали смерти.
– Я слушал, и у меня горло пересохло, как будто я целый год не пил, – рассказывал в форте Мак-Кейб. – Кто даст мне выпить?
Ему поднесли стакан. Он проглотил виски, вытер губы и продолжал:
– Я понял, что дело шло о правосудии.
– Как же ты понял это, – спросили его, – раз ты не знаешь их языка?
– Я не знаю, – согласился Мак-Кейб. – Надо быть по крайней мере проклятым метисом, чтобы понимать Шайенов, но я всё-таки догадался, в чём дело.
Но ни Мак-Кейб, ни другие охотники, стоявшие в этом кольце смерти, не знали, откуда пришли Шайены, почему они пришли и куда направляются, и лишь смутно представляли себе, что дело, видимо, идёт о справедливости и несправедливости, о том, что какие-то мощные силы гонят, окружают и преследуют, как диких зверей, целый народ, нацию, часть человечества – народ, основные права которого служат причиной его гибели, и только гибели.
И вот в кругу разгневанных, жаждущих отмщения людей стоят шестеро грязных, жалких охотников за бизонами.
Но понемногу Шайены стали отворачиваться один за другим, на их лицах отразилось раздумье о своей собственной неизбежной судьбе. Маленький Волк замолчал; он стоял, опустив глаза и словно растратив свою неодолимую силу. И он медленно сказал охотникам по-шайенски:
– Уходите отсюда.
Воины расступились, и шестеро охотников бросились бежать, думая, что это только начало пыток. Они мчались, точно безумные. Сердца их бурно колотились, дыхание прерывалось. Когда силы оставили их, они пошли шагом, а затем побежали опять. И вот они были одни и на свободе.
Обо всём этом они рассказали в форте Додж.
Была и другая версия, которую генерал Шерман сообщил репортёрам, собравшимся в подвальном помещении его дома в Вашингтоне. Генералу было пятьдесят восемь лет. Это был человек воинственный, решительный, прямо какая-то ходячая легенда. Когда на пресс-конференциях он начинал волноваться, то вскакивал и, тяжело ступая, бегал по комнате, точно лохматый лев. Репортёры, посмеиваясь, но не без некоторого почтения, называли это «маршем через Джорджию».
И вот, когда репортёры окружили его, засыпая вопросами о войне в Канзасе, он сказал:
– Джентльмены, такого рода разговорами вы приносите больше вреда, чем пользы.
– Но ведь в Канзасе война, генерал?
– Война? Нет!
– Однако индейцы всё же совершают набеги, генерал. Сообщения поступают ежечасно из Доджа, из Колдуотера, Гринсбурга, Целительной Палатки, Пратта. У нас есть сведения, что убито восемьдесят гражданских лиц, разрушено двенадцать ранчо, что войска ведут бои по всему штату и что индейцы «вступили на тропу войны». И тогда генерал встал, сердито забегал по комнате и заявил:
– Вы понимаете, джентльмены, это всё-таки не война! Слишком много чести, если мы назовём то, что делается, даже мятежом. И не говорите о войне! Дикари совершают убийства, но будьте уверены, джентльмены, каждое убийство будет отомщено. Это последний набег индейцев, которому подвергается наша страна.
Когда репортёры ушли, Шерман составил приказ о назначении генерала Джорджа Крука главнокомандующим всех военных операций в прериях и предписал ему поступить с Шайенами, как поступают с волком, укравшим ягнёнка.
