Даво не шевельнулась.
Убедившись таким образом, что ему не грозит опасность, Ролан рывком сел в постели. Он улыбался, радуясь своему выздоровлению. Легко, без усилий встав с кровати, он направился за ширму, где обычно упражнялся. Он шел без поддержки. Конечно, в бой идти ему было пока рановато; несколько самостоятельных шагов, так порадовавших его, не прошли ему даром: пот выступил у него на лбу, но все равно, какой прогресс по сравнению с тем, что было накануне! Впрочем, путь ему предстоял недолгий. Прислушиваясь к разговорам сестер, он понял, где находится: до дома матери было пятнадцать минут ходу.
Лучи яркого мартовского солнца проникали сквозь оконные решетки приемной. Впервые Ролан смог добраться до окна. Он увидел деревья и траву, и сердце его сильно забилось, словно он уже дышал воздухом свободы. Теперь ему казалось, что единственным препятствием на пути к свободе является отсутствие одежды. Он принялся искать, рыская по огромной пустынной приемной, как ищут повсюду пропавшую вещь, заглядывая даже в те ящики, что слишком малы для нее.
Разумеется, у него не было никакого шанса найти хоть какую-нибудь одежду в приемной, и Ролан знал об этом, но продолжал поиски. Желание убежать разгоралось в нем все сильнее. У него оставалась лишь одна ночь. Завтра между ним и матерью встанут тяжелые тюремные врата. И тогда тайна, которую он сохранял с таким трудом, станет всеобщим достоянием. Мать узнает обо всем не от него, Ролана, коленопреклоненного и умоляющего о прощении, но от уличных прохожих или из сухих судебных отчетов.
Он не удивлялся вспыхнувшей с такой силой любви к матери, но сожалел, что недостаточно любил ее прежде. Сейчас он готов был не задумываясь тысячу раз рискнуть своей жизнью, дабы избавить ее от позора и горя.
Ему представилась убогая комната, одинокая больная мать. Сколько дней провела она в напрасном ожидании! А ночей! Она часто шептала ему на ухо: «Все, что у меня осталось, – это ты!..»
В поисках одежды Ролан обыскал всю комнату и вернулся к ширме. Его сердце и голова были переполнены мыслями и чувствами, но желудок жаждал пищи. Даво мирно посапывала в кресле. Ролану пришла в голову блестящая мысль: а не связать ли сиделку, предварительно заткнув ей рот кляпом, потом раздеть и обрядиться в ее платье?..
Даво была крепкой женщиной. В нынешних обстоятельствах она уложила бы Ролана одним щелчком, но он не задумывался об этом. Мысль воспользоваться одеждой Даво отвлекла его на время от печальных раздумий. Стоя у края ширмы, он разглядывал сиделку, лелея в сердце воинственные намерения. Намечая план атаки, Ролан по великодушию своему прикидывал, каким образом уменьшить ущерб, который будет нанесен бедной женщине. Даво и не подозревала о грозящей ей опасности.
Однако Ролан вновь отвлекся: соблазнительный запах достиг его ноздрей. Одна и та же вещь может произвести совершенно различное впечатление на разных людей. При виде обеда, с отвращением оставленного сиделкой, у него разыгрался тот завидный аппетит, что знаком лишь выздоравливающим юношам. Он по-прежнему размышлял о матери, о своих планах, о Даво, связанной и с кляпом во рту, но теперь он размышлял с набитым ртом.
Господи, как вкусно! Никогда прежде он не ел с таким наслаждением. Хлеб казался воздушным, от куриного крылышка исходил небесный аромат, а вино! Отличное винцо! За здоровье славных сестер! Ролан засмеялся, ему хотелось петь. Вперед, к свободе! После такого пиршества он справится с полудюжиной сиделок!
Будущее казалось прекрасным, как мечта. Вперед, к свободе! Нужно лишь распахнуть двери, а за ними он найдет свою мать, возможно, счастливую и здоровую!
День прибывал, уличный шум становился все сильнее. Монастырь стоял в тихом квартале, но Ролану время от времени чудилось, что он слышит веселый праздничный гул и тот монотонный хриплый звук, который сопровождал его, когда он в последний раз выходил из дома, – звук карнавальных рожков.
Его мысли, откликнувшись на воображаемый зов рожка, приняли иной оборот. Ролан погрузился в печальные воспоминания о своих приключениях, как вдруг на улице раздался частый стук копыт по мостовой и скрип колес.
– Прошу открыть ворота! – прокричал чей-то голос, позволивший Ролану определить расстояние между приемной и воротами. Теперь он твердо знал, в какую сторону бежать, после того, как он разделается с сиделкой и завладеет ее одеждой.
Неожиданно обитель пришла в движение. В коридорах послышались торопливые шаги, приглушенные голоса, повторявшие два слова:
– Господин герцог! Господин герцог!
Ролан живо спрятал остатки обеда в самый темный угол приемной и улегся в постель. Как раз вовремя! Створки ворот с треском распахнулись, Даво подскочила в кресле и проснулась.
ГОСПОДИН ГЕРЦОГ
Исполняемый годами ритуал приема в обители господина герцога на сей раз был нарушен, что для сестер явилось наилучшим доказательством серьезности и важности происходящего.
Мать Франсуаза Ассизская покинула свою келью задолго до прибытия герцога. Она ожидала путешественника с нарастающим нетерпением, считая минуты. Выйдя из экипажа, запряженного четверкой лошадей, господин герцог встретил свою тетушку в вестибюле. Она опиралась на руку настоятельницы.
Как обычно, с отцом прибыла Нита, маленькая принцесса, стройная, грациозная, надменная. На ней был дорожный костюм, что указывало на окончание траура. Нита подставила лоб монахине, и та рассеянно поцеловала девочку.
– Красива, как и ее сестра, – произнесла мать Франсуаза.
Лицо герцога слегка омрачилось, Нита побледнела и опустила глаза.
– Мой дорогой племянник, – продолжила монахиня, – я благодарна вам за поспешность, с которой вы откликнулись на мой призыв. В сложившихся обстоятельствах я не полагалась полностью на собственное суждение, но следовала мудрым советам. Речь идет о семье Кларов – единственный мирской интерес, который я сохранила в моем уединении с разрешения моих наставников и уповая на милосердие Божье.
