– Ничего я не узнала, ровным счетом ничего, – не дала ему договорить девушка. – Больше того – то, что я принимаю за смутные воспоминания, было, несомненно, внушено мне задним числом единственным человеком, который занимался моим образованием и моим воспитанием. Послушайте, Гектор, я должна рассказать вам это, как и все, что касается меня, потому что я принадлежу вам без остатка!
Он сжал ее руки, а она подставила ему лоб для первого поцелуя.
Неверный свет соседнего фонаря позволил ему увидеть ее взгляд, полный любви и горделивого целомудрия.
– Ни в чем нет никакой уверенности, – продолжала она, – ни в чем, кроме одного обстоятельства: я не родилась в доме тех людей, которые заменили мне родителей. Я напрасно пыталась мысленно вернуться к детским впечатлениям, неясным, как туман, мне казалось, я вспоминаю о воспоминаниях, это было отражение отражения, мне кажется, моя мысль, без конца погружаясь в этот туман, сама заблудилась и приняла выдумку за воспоминания. Где я была раньше? Не знаю. Но где-то в Париже, я уверена в этом. Я уже умела говорить, когда рассталась с матерью, и бесконечный ужас, который до сих пор живет во мне, говорит о том, что меня забрали насильно. Результатом этого насилия была моя долгая немота, но я не только замолчала, я, похоже, не могла и думать… Я чувствую все это лучше, чем могу выразить, и тем не менее мои ощущения отнюдь не ясны… Человек, о котором я вам говорила, тот, кто научил меня читать, писать… и вообще тому немногому, что я умею, был циркачом, глотавшим шпаги. Я не знаю, что он делает теперь. Я видела его недавно, несколько дней назад, но отказалась выслушать его, потому что он говорил такое, что не надо слушать. Я не могу привести никаких доводов в пользу того, что рассказываю вам, моя память никаких доказательств не удержала, у меня нет ничего, кроме одного признака: бесконечного ужаса, который он внушал мне иногда. Этот человек наверняка был участником драмы, разлучившей меня с моей матерью, я убеждена в этом. Впрочем, он говорил мне о матери, он был единственным, кто говорил мне о матери в те времена. Он говорил, что она живет в дворянском особняке или в замке, а я – я бы поклялась, что его слова соответствуют тем смутным впечатлениям, которые сохранились во мне самой. Я не всегда хорошо понимала его мысли, но однажды, больше двух лет назад, я поняла, что он хочет воспользоваться моей молодостью и погубить и обесчестить меня, хочет привязать меня к себе, сделать своей рабыней, – и прогнала его.
Даже в полной темноте можно было увидеть, как побледнел Гектор.
– И где же он, этот негодяй? – глухо спросил граф.
– В Париже, – ответила девушка. – Я ему многим обязана и все-таки не могу его простить. Это единственное существо в мире, которое я ненавижу.
– Тем хуже для него, – сказал Гектор.
Она потянула его к каменной скамье и села, продолжая говорить.
– Я очень устала. Меня лихорадит, когда я говорю об этих вещах. Поймете ли вы меня, Гектор, если я добавлю, что не имею никакого средства узнать, кто моя мать, но все-таки должна оставаться во Франции? На мой взгляд, это священный долг. Мое сердце говорило мне, что вы придете, видите – оно меня не обмануло. Мое сердце говорит мне сейчас, что я найду свою мать.
Она замолчала. Гектор сидел рядом с ней, глубоко задумавшись.
– Вы ничего не отвечаете, – прошептала девушка. Затем ход ее мыслей внезапно переменился.
– Нет, неправда! – воскликнула она. – Моя мать могла бы узнать меня! И думая об этом – о том, что так хорошо доказывает доброту Господню, – я и захотела однажды приблизиться к Богу. Я очень набожна, Гектор, потому что Господь наградил меня видимым знаком, который рано или поздно вернет мне ласку матери!
В течение нескольких мгновений Гектор терзался странным волнением: он вспомнил свою позавчерашнюю встречу в уединенной аллее Булонского леса с госпожой герцогиней де Шав.
Влюбленные верят в чудеса. Он был лихорадочно возбужден, и одна мысль преследовала его:
– А если это она?
Невольно он произнес эти слова вслух.
– Что вы сказали? – с упреком спросила Сапфир. – Вы больше не слушаете меня!
Гектор бросился перед ней на колени и сжал ее прелестные задрожавшие ручки в своих руках.
– Не знаю, может быть, я сумасшедший, – прошептал он. – Я так люблю вас, Мари, и мне было так приятно, так утешительно говорить с ней о вас!
– С кем? – спросила Сапфир, попытавшись отнять свои руки.
– С той, которая уже любит вас, – ответил молодой граф, – потому что я вас люблю. С моим единственным другом, с женщиной такой доброй, такой прекрасной…
– Такой прекрасной! – повторила Сапфир. И добавила тихонько:
– Я знаю ее, я ее видела, если это она была в коляске. Вы ехали рядом, верхом, и – такой веселый, счастливый – склонялись к ней…
– На дороге из Ментенона в Париж? – воскликнул Гектор. – Верно… Правда, она красива?
– Слишком красива! – голос Сапфир изменился. – Я вам не говорила еще, к кому я ревную вас…
– Вы! Ревнуете к ней!
– Скажите мне ее имя.
– Госпожа герцогиня де Шав.
– Ах! – прошептала девушка. – Герцогиня! И вы мечтаете о ней, когда вы рядом со мной!
– Мечта о ней – это мечта о вас, Мари, моя любимая. Мари! Так же, как вы сказали мне сегодня: «Я ищу свою мать!», она сказала мне вчера: «Я ищу свою дочь!»
– Ее дочь! – вскрикнула Сапфир. – Дочь – у нее, такой молодой!
