– Я только что видел человека, похожего на привидение!
Повинуясь желанию незнакомца, его провели через двор и открыли для него приемную Бразильской компании, где на столе было все необходимое для письма.
Хозяин уселся за стол, крестьянин остался стоять в сторонке. Больше они между собой не разговаривали.
Хозяин написал письмо, порвал его и сжег кусочки на свече. Он начал второе письмо, которое постигла та же участь. Когда он заканчивал третье, – пока он писал, его перо не раз замирало над листом бумаги, – часы в соседней гостиной пробили одиннадцать раз.
– Я подписался твоим именем, – сказал хозяин крестьянину, – она охотнее вспомнит его, чем мое.
Крестьянин утвердительно кивнул и не сказал ни слова.
Хозяин сложил письмо и надписал адрес: «Госпоже герцогине де Шав, в собственные руки, немедленно».
Потом он сел, подперев голову рукой, и, казалось, погрузился в глубокие раздумья.
Это продолжалось долго, и в конце концов, после показавшегося ему, видимо, бесконечным, молчания, крестьянин сказал:
– Вот и полночь бьет.
Хозяин вскочил со стула.
– В такой ливень, – прошептал он, – и в такой час Елисейские поля, должно быть, пустынны…
Они подошли к будке консьержа, и хозяин сказал, протянув ему письмо:
– Госпожа герцогиня должна получить этот конверт сию же минуту. Если она спит, разбудите ее.
– Я же говорил вам… – начал консьерж.
– Вы говорили, – перебил его незнакомец, – что госпожа герцогиня больна. А я вам отвечаю: необходимо, чтобы она получила этот конверт немедленно, даже если она больна смертельно, и вы будете виновны в несчастье, которое может произойти в случае даже малейшей задержки.
С этими словами он вышел, оставив привратника сильно озабоченным.
Вернувшись в экипаж, крестьянин дал указания кучеру, после чего карета двинулась, завернула за угол Елисейских полей, спустилась по авеню Мариньи и въехала на авеню Габриэль.
К этому времени погода улучшилась. Тучи разошлись; западный ветер гнал их, сбивая в беспорядочные груды, но дождь лить перестал.
Хозяин и крестьянин вышли из кареты возле конца ограды особняка де Шав. Кучеру заплатили и отпустили его.
– Что вы собираетесь делать? – спросил крестьянин, казавшийся встревоженным.
Его хозяин прижал ко лбу дрожащую руку.
– Как давно я не был в свете! – прошептал он. – Может быть, это безумие, но мне надо ее видеть. Что- то во мне кричит, что может случиться несчастье… большое несчастье! Это не обычная ночная лихорадка меня колотит, это предчувствие, наваждение, навязчивая до головокружения идея. Я не могу уйти от этого дома. За его стенами мне чудится битва между спасением и отчаянием…
Он подошел к ограде и ухватился за прутья.
– Черт возьми! – сказал крестьянин. – Может, это и неплохая мысль, мне ничего не стоит взобраться здесь и спрыгнуть там.
Он говорил тихо, но все-таки хозяин, сильно сжав его руку, заставил его замолчать.
– Слушай! – шепнул он.
Со стороны площади Согласия послышались шаги. Они перешли улицу и укрылись под деревьями. Приблизились двое мужчин. Первый остановился у подножья фонаря, который находился по ту сторону калитки, ведущей в сад особняка де Шав, самое большее – в двадцати шагах от навеса, под которым несла свою караульную службу мадемуазель Гит, второй подошел к другому фонарю, расположенному немного дальше от сада.
– Залезай, Мартен, – скомандовал второй, обхватив столб, на котором держался фонарь.
И они тут же ловко, словно две кошки, взобрались наверх.
Раздался звон разбитых стекол, и оба фонаря погасли.
Мадемуазель Гит под своей соломенной крышей перестала скучать, она подумала:
«Господин маркиз предупредил меня об этом. Парни свое дело знают. Теперь очередь за другими».
Тем временем двое, влезавшие на фонари, спокойно, как простые припозднившиеся прохожие, вернулись на авеню Габриэль.
Хозяин с крестьянином, прячась за деревьями, наблюдали за этой сценой с удивлением, смешанным с любопытством.
– Здесь что-то будет! – сказал хозяин.
– Да, это точно, – подтвердил крестьянин. – И мне кажется, нам лучше было бы подождать с этой стороны, а не с той.
– Возможно… Подождем.
