Когда мадемуазель Сапфир исполнила последний танец без шеста, она спрыгнула на пол под градом цветов. Конечно, мы с мадам Канадой выложили около тридцати су, дабы пять-шесть друзей могли поощрить малютку при помощи букетов от администрации – но многие зрители специально вышли, чтобы купить розы и лилии. Те, у кого цветов не оказалось, кричали, что завтра же их раздобудут. Без всякого преувеличения могу сказать, что жители города Нанта, присутствовавшие на представлении Французского Гидравлического театра, коим я отныне официально руковожу совокупно с мадам Канадой, проявили энтузиазм на грани безумия.
Когда она закончила свое выступление, почти все разошлись – только около тридцати лопухов задержалось, чтобы посмотреть, как господин Саладен будет глотать шпаги. Быть может, я ошибаюсь, но мне кажется, что шпагоглотательство – номер, несомненно, весьма интересный – в нашей отчизне перестает пользоваться успехом. Все меняется в этом мире. Бывали времена, когда лучшие люди города сбегались на подобное выступление – даже если речь шла об артисте куда меньших достоинств, нежели Саладен, который, при всех пороках сердца своего и ума, ремесло знает превосходно.
Мадемуазель Сапфир проследовала в нашу комнату под овацию всех актеров труппы, выстроившихся двумя рядами. Ей аплодировали Колонь, Поке и даже Симилор, но она ничуть не возгордилась; когда же мадам Канада, заливаясь счастливыми слезами, хотела прижать ее к груди, она вдруг отпрянула, начала дрожать и мы угадали на губах у нее те слова, которые она больше не произносила: «Мама, мама, мама…»
Через секунду малютка бросилась к своей приемной матери и принялась ласкаться к ней.
– Старик, – сказал мне Симилор, всегда готовый воспользоваться случаем, дабы удовлетворить потребности своего распутного существования, – я получаю смехотворную сумму в семьдесят пять сантимов за актрису несравненного таланта. Поскольку сын мой Саладен достигнет совершеннолетия лишь через восемь месяцев, а пока по-прежнему пребывает под моей опекой, я требую переоценки. Изящество и грация мадемуазель Сапфир стоят никак не меньше полутора франков в день, и вы будете их платить.
Мадам Канада хотела отказать ему, но я, желая сохранить в труппе спокойствие, уступил этому новому домогательству моего бывшего друга.
– Пусть подавится, – сказал я спутнице жизни. – Саладен, хоть и помимо воли, но возместил затраты мои на него. Не забывай, что именно ему обязаны мы появлением мадемуазель Сапфир, а мадемуазель Сапфир – это курочка, несущая золотые яйца, и благодаря ей мы обретем в старости достаток.
И я ничуть не преувеличил. На следующий день не было уже никаких афиш, зато перед галереей, где работали зазывалы, красовалось небольшое объявление о том, что во время номера мадемуазель Сапфир цена за место будет удвоена. Сотоварищи наши по ярмарке, заходившие взглянуть на это извещение, единодушно нас осудили; тем не менее, с первого же раза многим не хватило билетов, а до захода солнца я внес в реестр выручку – 150 франков чистыми.
Это были Перу и Эльдорадо, вместе взятые, немыслимая прежде мечта – подобного никто и никогда не видел!
Мы оставались в Нанте десять дней, а могли бы задержаться и на сто лет, если бы ярмарки могли столько продолжаться – выручка не упала бы ни на один сантим.
Но какое значение имел теперь для нас тот или иной город? Пока был с нами наш талисман, успех был обеспечен везде – менялось лишь место нашего пребывания.
Все французские города – Бордо, Марсель, Тулуза, Руан, Лилль, Лион, Страссбург и прочие – заполнили наши сундуки знаками своего восхищения; овацию вызывало одно только наше появление; слава нашей звезды летела отныне впереди нас, и некоторые муниципальные советы незначительных населенных пунктов пытались заманить нас к себе, делая неслыханные предложения, от коих мы, защищая свой интерес, принуждены были отказаться.
В 1859 году, в августе месяце, Французский Гидравлический театр был разобран на дрова. Вместо него на ярмарке в Сен-Севере близ Руана был торжественно открыт ТЕАТР МАДЕМУАЗЕЛЬ САПФИР с простой, но выразительной надписью на фронтоне: Танцы и полеты, изящество и совершенство!
Это было величественное сооружение, хотя и переносное путем разборки на составные части. Чуть уступая размерами заведению господ Кошри и Лароша, оно превосходило последнее своей элегантностью. Обширный и удобный зал был оборудован с целью потрафить публике, поскольку имелось тут много мест первого класса, второго – для людей попроще и военных – гораздо меньше, а третьего не было вовсе, ибо простонародье только мешает спектаклю, предназначенному увеселять высшее общество.
Мы подошли к делу основательно – места первого класса стоили у нас пятьдесят сантимов. Любой поймет, какой сбор могли мы получить при подобных ценах!
Читатель, быть может, удивится, не увидев Парижа в числе городов, воздавших должное таланту мадемуазель Сапфир. Я бы не притронулся к перу, если бы не решился проявить искренность во всем, а потому признаюсь – Парижу не довелось познакомиться с мадемуазель Сапфир. Та же мысль, не скрою, преступная, что побудила нас с мадам Канадой сменить первое имя Сериз на другое, заставляла нас, как бы даже помимо воли, всячески уклоняться от визита в столицу, где над нами витала бы постоянная угроза лишиться нашего обожаемого сокровища.
Но пусть меня поймут правильно. Я вовсе не имел в виду значительную прибыль, которую приносила нам приемная дочь, ибо слово сокровище относится исключительно к сфере сердечной. Я уважительно отношусь к деньгам, мадам Канада также, но в выборе между деньгами, всеми деньгами мира, и нашей обожаемой девочкой она, равно как и я, не поколебалась бы ни на секунду. Оба мы готовы дать в этом самую торжественную клятву.
Труд сей является доказательством, что воззрения наши изменились. Мы выражаем раскаяние в прошлых поступках, а в будущем намереваемся вести себя иначе.
Мы не постоим за тратами, чтобы отыскать родителей нашей малютки. И никто не сумеет нам помешать, ибо, хвала Господу, мы свободны, как ветер, в делах своих. Ибо не подлежит сомнению, что бывший мой друг Симилор и его сын, а мой питомец Саладен, хоть и не входили в число наших компаньонов, но часто подавляли нас высокомерием и наглостью. Симилор, вконец обленившись и отвергая любую работу, досаждал нам требованиями денег и ссылался на воображаемые права свои на нашу малютку. Саладен же, достигнув совершеннолетия, в алчности мог потягаться с отцом.
Конечно, он был весьма искусным ярмарочным актером, и я вовсе не собираюсь принижать его достоинства – он сумел получить некоторое образование, читая самые разные книги в своей берлоге и готовясь к тому, что называл будущей военной кампанией.
Уже давно перестал он шляться по кабакам и дурному примеру отца отнюдь не подражал. Напротив, в нем появилась осмотрительность и даже скупость, хотя он был способен поставить на кон все свои
