сбережения, если речь шла об удачной торговой сделке.
Не могу не отметить здесь, что этот малый мог бы добиться многого и подняться высоко, если бы находился под благотворным влиянием.
Поскольку шпагоглотательство с каждым днем теряло успех у публики, он редко выходил на сцену со своим реквизитом; при этом прилагал массу усилий, чтобы изменить внешность, а потому гримировался под индейца или патагонца – мы же пользовались его уловкой, дабы включить в афишу наименования этих диких племен; в балагане все помогали ему хранить тайну, и в городе он старался делать вид, будто не имеет с нами ничего общего.
Во многих населенных пунктах он выдавал себя за юношу из хорошей семьи, путешествующего с целью обогатить свои познания; сколько мне известно, это не имело каких-либо неприятных последствий, способных нанести ущерб нашему заведению, но я знаю, что ему удалось проникнуть в такие дома, где его и на порог пускать бы не должны; Симилора же он несколько раз представлял своим богатым друзьям в качестве гувернера.
Свобода, вот она, ваша свобода! Мы с мадам Канадой отнюдь не жандармы, но коли повадился кувшин по воду ходить… остальное вам известно. Мы боялись, что это может плохо кончиться, произошло несколько неприятных сцен; сверх того, мадам Канада питала подозрения и часто говорила мне, что Саладен вынашивает преступную цель посягнуть на невинность мадемуазель Сапфир.
Молокосос был вполне способен на такое, хотя обычно проявлял галантность по отношению к прекрасному полу. На малютку нашу он оказывал большое воздействие благодаря урокам, которые приносили ей несомненную пользу. Она его не любила, но боялась, и мы заметили, что ему удалось приобрести над ней значительную власть.
Она сильно выросла и стала уже почти барышней; столько всего знала, что я и перечислить не могу, однако сохранилось в ней и слабоумие, доставившее нам в свое время много тревог. Когда она была маленькой, то почти не разговаривала, все таила в себе и часто отбегала от нас именно тогда, когда мы ждали от нее ласки. Теперь же она бесконечно о чем-то грезила.
Саладен приносил ей книги, которые она тайком проглатывала. Занявшись розысками, я одну обнаружил – это было сочинение господина Дюкре-Дюмениля «Алексей, или Домишко в лесу». Мы посовещались с мадам Канадой, и было решено заплатить книготорговцу, дабы узнать, нет ли чего опасного в этом романе.
Между тем, в одно прекрасное утро мадемуазель Сапфир стремглав выскочила из комнаты, где Саладен давал ей урок грамматики. Девочка была в смятении и дрожала той странной дрожью, о которой я уже не раз упоминал; а немые губы ее звали мать – давненько с ней этого не случалось.
Мы с Амандиной стали расспрашивать ее, вместе и порознь, но она не захотела отвечать; нам давно бы следовало привыкнуть к этому необычному характеру, однако мы все равно очень расстроились.
Вечером я пригласил Симилора с Саладеном на чашку кофе в нашу комнату. С мадам Канадой все было согласовано, поэтому я, взяв первым слово, сказал:
– Я был для вас образцовым другом, Амедей, и вот молодой человек, который обязан мне всем, даже тем воздухом, что дышит. И какую же я обрел награду? Вы скверно повели себя по отношению ко мне.
Оба попытались было возразить, но мадам Канада произнесла:
– Эшалот слишком кроток, я же нарисую вашу личность в двух словах: вы мерзавцы.
Я приготовился защищаться, потому что Симилор гонялся за мной со шпагой из реквизита за слова куда более мягкие, но Саладен остановил отца, в бешенстве вскочившего на ноги.
– Нам собираются сделать какое-то предложение, – холодно промолвил молокосос. – Бери пример с меня и сиди спокойно.
Затем, обратившись ко мне, добавил:
– Папаша Эшалот, вы славный малый, и я не сержусь за то, что вы сделали для меня. Папаша Симилор наживался на мне, пока мог, это его право, я зла не держу; что до мадам Канады, она изумительная женщина, а потому выложит нам тысячу франков наличными, и мы откланяемся вплоть до Страшного суда.
Мы с Амандиной и в самом деле собирались вызвать разрыв отношений, однако заявление молокососа застало нас врасплох. Должен признать, со своей стороны, что никогда он не изъяснялся более изящно, нежели в момент наглого своего бахвальства.
Впрочем, подруга моя слишком долго тащила на собственном горбу отца с сыном. Одним прыжком вскочив с места, она подбежала к шкафу, вытащила мешок с тысячей монет и с размаха швырнула в физиономию Симилора – если бы попала, могла бы прикончить.
Но все обошлось для Симилора благополучно, поскольку Саладен поймал добычу на лету.
– Мамаша Канада, – вскричал юнец, – извещаю вас, что все последующие субсидии будут выплачиваться мне.
Подруга моя разинула рот, а я с изумлением повторил:
– Как это, последующие субсидии?
– Отныне я беру папочку под опеку, – ответил Саладен с лукавой усмешкой, – у вас же, почтенный Эшалот, настолько развито чувство справедливости, что вы не откажете нам в жалкой ренте. Всего сто франков в месяц за то сокровище, что мы вам подарили.
– Ладно! – сказала мадам Канада, красная как помидор. – А теперь убирайся, иначе я тебе скручу шею, словно цыпленку.
Саладен взял отца под руку.
– Пошли, папуля, – промолвил он, – ночевать будешь в моем дворце. Мы вернемся завтра, чтобы расцеловаться с папашей Эшалотом и добрейшей мадам Канадой. К чему ссориться, если можно расстаться по-хорошему?
Уверен, они нас в глубине души любят, и если нам покажется, что ста франков в месяц маловато, мы честно скажем им об этом.
