муках.
Он начал с первых движений сердца в ту пору, когда был в семинарии Манса. Он описал – с робостью, явно опасаясь увидеть насмешливую улыбку на губах спутницы – эту девочку, подлинный идеал красоты, целомудренную, как грезы поэта, которой суждено было танцевать на канате среди толпы грубых ярмарочных шутов и паяцев.
Он подчеркнул, что стыд перед низким ремеслом был ей неведом, но и бурные восторги зрителей ее не опьяняли.
Молодой граф Гектор де Сабран сумел увидеть Сапфир такой, как она есть, ибо любовь его была искренней и глубокой.
Он угадал ангельскую безмятежность ее души и дремавшую в ней гордость, которой еще не представилось случая проявить себя.
Мадам де Шав, не сознавая того, с величайшим вниманием следила за этим по-детски наивным рассказом, а интерес, сверкавший в ее глазах, все больше подогревал влюбленного юношу.
Он ничего не утаил: напротив, все сильнее волнуясь, поведал без усмешки о знаменитой сцене, когда попросил руки Сапфир у Эшалота и мадам Канады; он пересказал наизусть заученные письма, посланные девушке, и признался даже в своей дерзости – иными словами, поведал о том, что вложил в конверт свою фотографию.
Но герцогиня де Шав даже не улыбнулась; она слушала с большим вниманием, и лишь изредка у нее вырывались восклицания, поощрявшие рассказчика продолжать.
Гектор, мысленно вознося ей благодарность, все более воодушевлялся и с восторгом открывал свою драгоценную тайну.
В его истории не было никаких драматических поворотов, а Гектор уже достаточно долге жил в Париже, чтобы понять, какую снисходительность проявляет к нему эта светская женщина, одаряя своим вниманием подобные пустяки.
– Я надоел вам, прекрасная кузина. – говорил он, – все это сущая безделица, только вот люблю я ее до безумия. Чтобы вы могли понять силу моей любви к девушке, которая столь ниже меня по происхождению, по крайней мере, внешне, вам нужно было бы увидеть ее.
– Я увижу ее, – сказала мадам де Шав как бы помимо воли.
– Нет, нет, умоляю вас! – вскричал Гектор. – Увидеть ее вы могли бы только на вершине триумфального успеха, иными словами, в самом жалком виде. Я не хочу, чтобы вы увидели се такой!
– Но, стало быть, – задумчиво прошептала Лили, – она красива, очень красива!
Гектор гордо выпрямился, и спутница опустила глаза под его пламенным взором.
– Она красива, как вы, – промолвил он, стараясь сохранить хладнокровие, – а я не встречал никого, кто мог бы сравниться с вами. У вас другие черты лица, вы с ней совсем несхожи, однако каждый раз, когда смотрю на вас, я думаю о ней. В душе моей образовалась какая-то таинственная связь между вами и ею… Как мне это объяснить? В нежном чувстве к вам я вижу отражение любви к ней… Вы плачете! Отчего вы плачете, мадам?
Герцогиня поспешно вытерла глаза и промолвила, стараясь на сей раз быть насмешливой:
– Верно, я плачу… Не знаю, кто из нас больший безумец, я или вы, Гектор, бедный мой племянник! Ибо, – продолжала она, – я, в конце концов, ваша тетка, и мне следует вас образумить. Но прежде я хочу все узнать. Вы не виделись с ней до того, как нашли ее в Париже?
– Я часто искал ее и порой находил, – ответил Гектор, – однако в страсти моей больше горечи, нежели вам кажется. Я пытаюсь сопротивляться этой любви, стыжусь ее. Я предпочел бы не видеть Сапфир никогда, чем смотреть на ее выступление, слушать эти ужасные аплодисменты, разрывающие мне сердце.
– Тем не менее… – начала мадам де Шав.
Гектор прервал ее нежным жестом, а голос его звучал проникновенно.
– Однажды случай помог мне, – сказал он, – и в моем печальном романе все же есть счастливая страница. В прошлом году она заболела, когда труппа проездом оказалась в Мелене. Эти славные люди, которые эксплуатируют ее талант, относятся к ней с подлинно религиозным обожанием. Знаете, есть такие семьи, где мать с отцом ползают перед ребенком на коленях. Полагаю, живут они в относительном достатке; во всяком случае, для своей любимицы не жалеют ничего. На время выздоровления они сняли ей маленькую квартирку в красивом доме у опушки леса Фонтенбло, возле берега Сены.
– Видите ли, – пугливо перебил сам себя Гектор, – она совершенно лишена страхов и предрассудков, свойственных молоденьким девушкам. Каждое утро она в одиночестве отправлялась верхом в лес. У влюбленных есть свой бог-покровитель, прекрасная кузина, – во время первой же прогулки я увидел ее.
– Однако, – продолжал Гектор, – это мне не слишком помогло. Я ведь не был уже семинаристом из Манса, смелым благодаря невинности. Любовь моя возросла, а дерзость исчезла: я прятался за деревьями, провожая ее взглядом, и мне казалось, что я никогда не наберусь мужества выйти к ней навстречу.
– А ведь про вас нельзя сказать, будто вы робки, – прошептала герцогиня.
– Да, – промолвил Гектор, – с женщинами нашего круга я отнюдь не робок. Они счастливы и благородны, их ограждает всеобщее уважение, тогда как эта девушка… Для меня она выше любой принцессы, однако в обществе она стоит на такой низкой ступени, что подойти к ней немыслимо. И о чем говорить с ней в этом лесу? Разве что сразу встать на колени?
Однажды мне пришло в голову также отправиться в лес верхом. Каждое утро она посещала маленькую часовню на берегу реки, словно дала обет или исполняла епитимью. Она набожна, как ангел, и я не знаю, от кого пришла к ней такая вера.
Она увидела меня, выйдя из часовни. Напрасны были все мои опасения, и мало найдется знатных дам, которые повели бы себя с такой непринужденностью. В ней чувствовалась властная решимость тех, кто по рождению имеет право сделать первый шаг.
