– И всеми этими искусствами он владеет с одинаковым блеском, – ввернул Эшалот.
– Не двигайся, – осадил его Ренье, – я делаю набросок грудных мышц. А что вы мне тут давеча болтали про Черные Мантии? Я справлялся, говорят, все это сказки для дураков.
Симилор надул свои впалые щеки и выпустил густое облако дыма.
– Нет никого глупее политиков, – заявил он, – и еще правительственных чиновников. Жандармы лопаются от самодовольства. С Видоком я знаком, общался с ним так же близко, как сейчас с вами, можете осведомиться обо мне в кабачке «Срезанный колос», где хвастуны эти кишмя кишат. Кокотт и Пиклюс за мной по пятам ходили, когда, что называется,
Ренье прервал работу и внимательно посмотрел на Симилора.
Тот был наделен фантастическим уродством парижских бродяг, этих цветов, произрастающих на мусорных кучах великого города: ниспадающие на узкий лоб желтые космы, обезьяний нос, в зубах – трубка, взгляд идиота с проблеском гениальности – и при всем том бездна тщеславия.
Почувствовав, что художник изучает его лицо, Симилор приосанился и, позабыв о своих голых ляжках, попытался было засунуть руки в карманы.
– Людям, представителям творческих профессий или заурядным мещанам, непривычно видеть знаменитостей без гроша за душой, лишившихся по воле рока всего того, что они имели, – патетически проговорил Амедей. – А насчет Черных Мантий – все истинная правда, – добавил он. – Я видел их – вот как сейчас вижу вас. Не имея отношения к убийствам и прочим гнусностям – а они мастера на такие дела! – я, однако, глубоко внедрился в организацию этих негодяев и знаю всю их подноготную; люди там не лыком шиты: все маркизы, графини, банкиры, начальники канцелярий крупнейших министерств; все эти господа – с образованием. Есть среди них и комиссары полиции, и судьи – чтобы смягчить удар в случае провала какой-нибудь операции...
Выпалив эту тираду, Симилор перевел дух. Эшалот воспользовался паузой и прошептал:
– Слыхали, как говорит?! Не будь он кутилой и бабником, я б с таким напарником горя не знал.
Любопытно заметить, что, несмотря на комичность разглагольствований Симилора, юный живописец почти не смеялся.
Казалось, он пытался уловить в болтовне натурщика какой-то смысл; мозг молодого человека напряженно работал.
– Напряги правую руку! – велел Ренье Эшалоту. – Сильнее! Чтобы рельефно проступили мышцы... Да, занятная история! Стало быть, вы оба в прошлом – разбойники?
– Вот еще... – начал было Эшалот.
Симилор, перебив приятеля, напыщенно произнес:
– Мы имели возможность ими стать, но врожденная деликатность не позволила нам ступить на сию скользкую стезю.
– Значит, вы служили в полиции? – спросил Ренье. Оба друга резко выпрямились, и снова ответил Симилор:
– Если художник изволит платить пятьдесят су за сеанс, это еще не дает господину живописцу права оскорблять натурщика. В трудную минуту порядочный молодой человек может позволить себе слегка отступить от общепринятых правил, но он никогда не станет продаваться властям!
Эшалот приложил руку к сердцу в знак того, что все сказанное – чистейшая правда, и тихо добавил:
– К тому же полицейские пошлют вас подальше, если у вас нет знакомств в префектуре.
– Бедные, но добродетельные люди, – произнес Ренье, – примите мои глубочайшие извинения вместе с чаевыми. Ваша очередь, господин Симилор, требуется ваше бедро. Вы, наверное, сильно удивитесь, если я скажу вам, что в Италии тоже существуют Черные Мантии.
– Черт побери! – хором воскликнули оба натурщика. – Нам это отлично известно!
Поймав вопросительный взгляд Ренье, Симилор торжественно добавил:
– Ведь сокровища там! Ренье оторвался от работы.
Внимание художника чрезвычайно польстило Симилору, и он продолжил, распаляясь все больше:
– Сотни, тысячи, горы слитков и монет! Весь золотой запас Банка – ничто в сравнении с этими сокровищами, которые накапливались и умножались с тех пор, как Отец-Благодетель был тем самым Фра Дьяволо, что известен всему миру благодаря знаменитой комической опере.
– Отец-Благодетель! Отец! – повторил Ренье, невольно заражаясь волнением собеседников, а в голове у него крутилось: «Il padre d'ogni»[16]!
Пока Симилор позировал и витийствовал, Эшалот снял со стены старую сумку, о которой мы уже упоминали выше, открыл ее и извлек на свет Божий какой-то предмет, завернутый в тряпки; оказавшись на воздухе, сей предмет немедленно затрепыхался и запищал.
– Не плачь, Саладен, не плачь, малявка, – ласково зажурчал Эшалот, доставая со дна сумки бутылку, в пробку которой был ввинчен мундштук. – До чего ж глупы эти сопляки, орут как раз тогда, когда их собираются кормить. Пей, поганец, молоко! Оно тепленькое, ты ведь на нем лежал.
Предмет, оказавшийся младенцем мужского пола, с жадностью присосался к мундштуку.
Ренье снова взялся за кисть.
– А мог бы ты показать мне кого-нибудь из Черных Мантий? – спросил он вдруг. – Я, знаешь ли, верю в эту сказку. Я заплачу, сколько ты захочешь.
Эшалот с искренним испугом приложил палец к губам. Симилор же ответил:
