была, но высоты порядочной, и ров под ней – жутко глубокий. Я зажег фонарь и спустился. Что за ночь! Ад, да и только! Я на войне бывал, всякого насмотрелся. Я в тюрьме сидел и слышал, как для меня сколачивают эшафот. Каждым ударом гвозди словно в печенки загоняли. Хозяину разные люди по разным причинам служат, лично я – потому, что он меня воскресил, когда голова моя уже должна была скатиться с плеч... Так вот, сегодня во рву меня такой же холодный пот прошиб, как тогда, возле эшафота.
Я обнаружил на дне рва груду обломков и стал в них копаться. Сначала я увидел костюм Джам-Паоло, не костюм, а мешок с красным месивом. Потом мне долго ничего не попадалось.
Затем между двумя большими камнями я разглядел клочок материи, вроде как голубой.
На Николасе Смите была голубая матросская блуза.
Сдвинуть камни я не мог, а потому просто сунул руку в щель.
Сунул – а там что-то теплое. Нечего больше искать; ясно – Смит там, расплющенный в лепешку.
Останков священника я так и не нашел, разве что капли запекшейся крови, разбрызганной по камням, принадлежали ему...
– Ну а маркиз Кориолан? – спросила старуха сдавленным голосом.
– Этот последним был, – тихо-тихо продолжал Лейтенант. – Я весь завал обыскал. А после вижу: в стороне, в овраге, белеет что-то на черной траве. У меня кровь застыла в жилах. Тело не было искалеченным. Молодой хозяин лежал на спине и будто спал.
Когда я подошел ближе, раздался оглушительный удар грома и порыв ветра задул фонарь. Настала кромешная тьма.
Затем в ночи вспыхнула молния и осветила тело, великолепное, точно мраморная статуя, без единой царапины, с прекрасным, как у женщины, лицом, обрамленным черными кудрями; я увидел белоснежный лоб и широко раскрытые глаза.
Старуха забормотала себе под нос слова молитвы.
– И ты не решился ударить мертвого, палач? – спросила потом женщина так тихо, что я едва расслышал ее голос.
Вместо ответа Лейтенант с шумом отпихнул табурет – и тут же крикнул, вскакивая на ноги:
– Молчать! Нечего переживать из-за всякой ерунды. Это их дела, вот пусть они сами между собой и разбираются.
Теперь Куатье снова оказался в поле моего зрения. Я видел со спицы его геркулесовы плечи; он стоял, устремив взгляд на портрет старика.
Потом Лейтенант жестом подозвал Гуляку, и они оба принялись молча разглядывать то деда, то внука.
– Старик как будто насмехается над всем миром, – процедила наконец женщина.
– Да, а молодой отвечает: смеется тот, кто смеется последним, – возразил Лейтенант.
– Так он же умер! – всплеснула руками Бамбуш.
– Да разве они умирают! – воскликнул бандит, пожав плечами. – Они отправляются в гости к сатане, а потом возвращаются на землю.
Тут Куатье хлопнул себя по лбу: видно, вспомнил что-то важное.
– Ах ты, Господи! – крикнул он. – Главное-то я забыл!
– Скорей стели и грей постель, – торопливо продолжал Лейтенант. – Хозяин велел передать тебе, что сегодня долго засиживаться не станет, ляжет, мол, пораньше... Эй! Слышишь?
Где-то у меня за спиной, далеко-далеко внизу раздался тук тяжелых шагов, кто-то поднимался по лестнице, ведущей, надо думать, прямо в мой чулан.
Старуха насторожилась. Она стояла теперь прямо против меня. Лампа освещала ее лицо.
От ужаса женщина побелела, как полотно.
Рука, сжимавшая бутылку, замерла на полпути ко рту, потом дрогнула и безжизненно опустилась.
– У меня-то ведь тоже из головы вон! – в отчаянии воскликнула Гуляка. – Господи Боже мой! Что же делать? Дитя-то невинное!
Это она обо мне...
– Какое еще невинное дитя? – нахмурившись, спросил Лейтенант.
Бамбуш-Гуляка в двух словах рассказала ему о том, как я появился в доме и как она, вопреки здравому смыслу, жалилась надо мной.
– Он такой же бледный и красивый, как они, – добавила женщина.
Лейтенант разразился зловещим хохотом и прошептал:
– Во рву всем места хватит.
У меня все внутри похолодело, и я решил отчаянно сопротивляться, однако не смог пошевелить ни рукой, ни ногой.
Шаги на лестнице смолкли.
– Отдыхает на площадке, – пояснила старуха и добавила:
– На парнишку мне, сам понимаешь, наплевать, но прежде, чем что-нибудь делать, глянь на него хоть одним глазком.
